Непонятно, прежде всего, то, почему вообще цензура пропустила это стихотворение, раз уж в нём содержались прозрачные (как считала советская критика) намёки на Николая I. Критика Ивана Грозного в те времена дозволялась, но тема тоже была скользкая — помните момент в «Иван Васильевич меняет профессию», когда Бунша возмущается тем, что в песне крымского хана «собакой» назвали…
Секрет долготерпения цензуры мы обнаружили в… биографии Фёдора Растопчина — вельможи екатерининского, павловского и александровского времён, генерал-губернатора Москвы в 1812 году.
Среди прочих своих достоинств был он отчаянным болельщиком. В те времена этих наших богомерзких футболов не было, а самым массовым видом спорта были кулачные бои.
Растопчин кулачным бойцам благоволил и всячески их поддерживал, создав какое-то подобие современных спортивных обществ.
И вот однажды произошёл несчастный случай на производстве — два самых крутых московских бойца, Блоха и Трещало, как-то раз, как это бывает между интеллигентными людьми, в свободное время поспорили о преимуществах пятистопного ямба над хореем. Блоха ударил Трещалу в висок, отчего тот на месте скончался. Растопчин его спасал от Сибири потом.
Ознакомление с той историей проливает свет на причины того, за что грозный царь Иван Васильевич оттяпал башку удалому купцу Калашникову.
В школьном учебнике, понятно, расписано дело так, что это всё по жестокости царского нрава и в порядке мести за любимого опричника. А вообще Лермонтов целился не в Грозного, который благополучно умре за два с половиной века до того, а в здравствующего Николая I. С которым у поэта были дискуссии относительно пятистопного ямба.
Однако, Михаил Юрьевич жил лишь немного позже Растопчина и имел представление о кулачных боях. В то время этот вид спорта был весьма развитой и регламентированный. Делился он на несколько дисциплин (бой групповой и индивидуальный, которые и сами делились) с довольно большим корпусом правил, которым Лермонтов и руководствовался (хотя ко временам Грозного они не факт, что были применимы). Правила, как водится, должны были компенсировать возможные различия физических кондиций бойцов, дабы избежать напрасного смертоубийства в пределах разумного.
Бой Калашникова и Кирибеевича относился к индивидуальному, самого классического стиля. Два бойца становились друг против друга на расстоянии, определяемом рефери (чтобы не дать преимущества более длиннорукому) и мутузили друг друга, пока один не падал. Причём регламент был жёсткий — с места сходить нельзя, бить строго по очереди, отбивать удары нельзя, прикрываться пассивно — в определённых пределах, уклоняться не то, чтобы нельзя, но, как писал один из наследственных бойцов уже в наше время — пока смертный холод в затылке не почувствуешь. Но даже в этом случае уклонение засчитывалось как поражение. Бить можно только в корпус. Понятно, что при таких условиях убить соперника можно, конечно, но очень трудно. А вообще правила даже более мягкие, чем в современном боксе.
Как дрались, наверное, помните из школьного курса — Кирибеевич бьет Калашникова в грудь и тот понимает, что проиграет. Тогда он бьет опричника в висок и убивает (как Блоха Трещалу).
Купца тут же берут под белы руки и ведут к царю, который судья како спортивный, тако и всякий иной. Тот, понятно, вежливо интересуется:
— Ты пошто, пёс смердящий, маво любимого пса* «новичком» накормил?
А тот отвечает в том смысле, что, дескать, иже херувимы, житие мое.
Ничего иного он ответить не может. Кирибеевич обесчестил его жену (по тем временам неважно, целовал он её по взаимному согласию или насильно — всё равно бесчестие), но пока это в кругу трёх людей, один из которых немного неживой, это как бы не в счёт. А вот если это вслух сказать, то Алёне Дмитриевне житья не будет — только в прорубь или в монастырь. И то — не во всякий, а где возьмут.
Иван Васильевич не дурак и понимает, что причина есть и при прочих равных условиях Калашников мог бы собрать шайку и тихо прирезать обидчика где-то в уголке, но вместо этого вышел на поле. Создав, правда, условия, при которых обязательно победит.
Потому царь купца не бесчестит, а к его семье проявляет всякие милости — с уважением отнёсся.
Но! Произошло преступление — циничное умышленное убийство на глазах у всей Москвы. И дело не в том, даже, кого убили — пусть бы это был наёмный боец, но царь обязан отправить справедливый суд. И выбора у него нет.
При таком рассмотрении действующие лица выглядят несколько иначе, хотя, при желании, и тут можно разглядеть критику в адрес Николая — дескать, не приказал Дантесу голову оттяпать. Но острота момента сглажена.
Читатель своего времени эти аспекты понимал, оттого никаких проблем с цензурой у автора не возникло.
* «Пёс», понятно, ругательство, но, как утверждали ливонские дворяне Таубе и Крузе, сами бывшие опричниками, «опричники (или избранные) должны во время езды иметь известное и заметное отличие, именно следующее: собачьи головы на шее у лошади и метлу на кнутовище. Это обозначает, что они сперва кусают, как собаки, а затем выметают все лишнее из страны». Так что «царский пёс» звучит, в данном случае, гордо.
