Отправной точкой для этого рассуждения в вольной форме послужила статья Олега Хавича, посвящённая вопросу формирования германо-русской границы в XVIII веке на руинах Речи Посполитой. Спорить с ней не хочется как минимум потому, что она состоит из фактов, а спорить с фактами бессмысленно и бесполезно. Гораздо интереснее взять на себя смелость продолжить статью Хавича новыми рассуждениями.
Дело в том, что все выборы в Польше проходят в формате итоговой и эпичной схватки добра со злом — консерваторов с евролибералами.
Соответствие между сторонами конфликта каждый волен расставлять сам, но нельзя проигнорировать факт того, что у каждой части Польши есть свои электоральные предпочтения, не меняющиеся с годами. Север и запад страны голосуют за светских евролибералов, а юг и восток — за католических национал-консерваторов. А линия электорального раскола точь-в-точь совпадает с линией границы Российской и Германской империй.
Мы имеем перед своими глазами такое редкостное совпадение политических предпочтений с бывшими государственными границами, и, естественно, что находятся желающие связать два факта воедино: объяснить электоральный раскол в современной Польской республике институциональным наследием двух империй — Гогенцоллернов и Романовых.
Олег Хавич в своих рассуждениях не придерживается какой-либо точки зрения, а просто констатирует факт: электоральный раскол в Польше совпадает с российско-германской границей, но не даёт ответа на вопрос «почему?». Попробуем сделать это и продолжить работу господина Хавича.
Строгое электоральное разделение страны на два и более лагеря не является чем-то необычным.
Например, всем известен раскол Украины на запад и восток по вопросу допустимости и применимости русского языка в публичной сфере. Так как для украинской государственности данный вопрос является основополагающим, то естественно, что языковой раскол Украины создаёт раскол электоральный.
Если говорить про электоральные территориальные расколы, то стоит признать, что хоть в чём-то Украина подобна Америке: США тоже делится на «республиканские» и «демократические» штаты. За Демократическую партию голосуют оба светско-либеральных побережья, в то время как республиканцев выбирает христиански-консервативное «нутро» страны. Стоит ли тогда удивляться тому, что Польша тоже расколота на два лагеря?
Удивляться не стоит, но стоит задаться вопросом: а почему так?
Самое популярное из встречающихся объяснений сводится к попытке конструирования институциональной инерции между историческими монархиями Германии и России, с одной стороны, и современной Польшей, с другой, объяснение, которое я видел, сводится к столь горячо любимым многими экономистами институтам.
Мол, север и запад Польши исторически входили в Германскую Империю, более демократичную и развитую, чем Российская Империя, в которую входили восток и юг страны. Объяснение, на самом деле, откровенно странное и сразу по нескольким причинам.
Во-первых, если мы предполагаем, что потомки бывших подданных гогенцоллерновского кайзеррайха голосуют за светский евролиберализм, то мы не понимаем природу Второго Германского Рейха.
Империя Гогенцоллернов была построена на идеологии отрицания и критики западного плутократического торгашеского либерализма, как называли подобное явление многие писатели, публицисты и учёные Германской Империи, включая сюда социолога и экономиста Вернера Зомбарта и писателя и публициста Томаса Манна.
Во-вторых, критиковавшая экономический либерализм Германская Империя была государством патерналистского авторитаризма, в котором над парламентом и правительством возвышалась заботливая фигура кайзера, олицетворяющего собой Германию. И именно Германии должны были служить все общественно-политические силы страны.
Кстати, это объясняет этатистский характер немецкого либерализма, также как и успехи Германии в переходе на социалистическую модель экономики. В разгар Первой Мировой войны кайзеровская Германия, критиковавшая и неприемлющая рыночные модели экономики, успешно перешла на рельсы государственного социализма. «Успешно» весьма условно, потому что это не спасло Германию от голода и кризиса, но, с другой стороны, в мировой истории нет случаев, когда социализм приводил к сытости и стабильности.
В-третьих, если говорить о степени политических свобод в Германской Империи, то стоит отметить, что парламент там появился раньше, чем в Российской Империи. В этом парламенте даже были депутаты-поляки (ну, так они были и в Думе Российской Империи). Правда, в самой Германии полякам были не рады на всех уровнях.
Дискриминация польского населения носила системный характер и проводилась с по-настоящему немецким педантизмом. А депутаты-поляки (коих в лучшие годы было всего 16) мало на что могли повлиять.
Политика Берлина по деполонизации своей части Речи Посполитой носила системный характер и поддерживалась не только государством. Например, в Познани существовало «Общество для поддержки немцев в восточных провинциях», которое называли просто «Гаката» по фамилиям основателей Ганземана, Кинемана и Тидемана. Нельзя забывать и про основанный Бисмарком Общегерманский союз, также имевший в своей идеологии ярко выраженную антипольскую компоненту.
Всё это привело к тому, что среди населения крупнейшего города германской Польши Познани к 1900 году насчитывалось 55% поляков. В целом же, принято считать, что поляков в прусской части Речи Посполитой было около 30-35 процентов.
Уже об этот факт последовательной антипольской позиции Берлина разбивается предположение о том, что либерализм северо-запада современной Польши вызван германским наследием.
Кайзеровская Германия не была либеральной, а поляки были на положении угнетённого национального меньшинства. По такой логике, население северо-запада Польши должно стать электоратом ультраправых шовинистических партий, а не евролибералов.
К слову сказать, положение поляков радикально отличалось друг от друга в разных частях бывшей Речи Посполитой.
Если в германской Польше поляки оказались на положении сегрегированного и дискриминируемого меньшинства, то в Австро-Венгерской Галиции они, наоборот, оказались на положении господствующей национальности. Австрийская Польша имела собственную автономию (Королевство Галиции и Лодомерии), со своим сеймом, где большинство мест держали польские консерваторы-станьчики, представлявшие интересы крупных землевладельцев.
Некоторые из поляков Австро-Венгрии занимали высокие посты и на общеимперском уровне. Например, первый поляк-наместник Галиции Агенор Голуховский стал министром внутренних дел габсбургской монархии и работал над её превращением в двуединую федерацию. Его сын Агенор Голуховский-младший стал министром иностранных дел Австро-Венгрии.
Как вы думаете: за кого голосуют жители бывших австро-венгерских провинций Польши? За национал-консерваторов — несмотря на всё свой либеральное прошлое в составе габсбургской монархии.
Если Германия была настоящей тюрьмой для поляков, а в Австро-Венгрии они были одной из титульных национальностей империи, на которую опирался Габсбургский дом, то Россия, в своём отношении к полякам и Польше оказалась на зыбкой середине.
С одной стороны, в истории Российской Империи были периоды откровенно антипольской политики: ликвидация автономии Царства Польского и его превращение в Варшавское генерал-губернаторство, запрещение польского языка, борьба с польским влиянием на территории Западного края. В то же самое время, эта политика никогда не носила системного характера и была, скорее, перерывами в разных периодах либерального отношения имперского Санкт-Петербурга к Польше.
Нельзя забывать, что князь Чарторыйский был одним из сподвижников Александра I, широкую автономию Царство Польское получило из рук того же монарха, а его правнук Николай II собирался дать Польше независимость после победы в Первой Мировой войне.
Для Санкт-Петербурга Польша была чемоданом без ручки — тащить неудобно, бросить нельзя. При этом к польскому дворянству Петербург относился весьма неплохо, считая его равноправной часть российской аристократической корпорации. Польское крестьянство и мещанство тоже жило в России не самым худшим образом. Отмена крепостного права в Польше сделало недворянское население региона лояльным царю, а ещё этот шаг обеспечил провал польского восстания 1863 года.
Прошлое разных частей Польши нельзя связать напрямую с её настоящим — говоря более научным языком, не надо путать каузацию с корреляцией: «после того» не значит «вследствие того». Самая угнетённая часть Польши голосует за либералов, а самая свободная за консерваторов.
При этом нельзя забывать, что западные и северные территории были присоединены к Польше после поражения Германии во Второй Мировой войне. На этих территориях проживало не так много поляков, как хотелось бы и Варшаве надо было срочно исправлять демографическую проблему.
Первым делом, из «возвращённых земель» (такое название получили эти провинции) были изгнаны немцы. Дальше «возвращённые земли» стали активно заселять поляками из центральных и восточных (то есть, бывших российских) областей республики. Особенно активно переселяли бывших жителей восточных областей довоенной Польши, которые вошли в состав Литовской, Белорусской и Украинской ССР. Другой группой переселенцев стали украинцы, русины и лемки, которых польские власти выселяли из южных областей республики в рамках борьбы с украинскими националистами.
Получается, что за евролибералов голосуют жители бывших российских и австро-венгерских провинций, а среди населения Польши, вне зависимости от региона, доминируют потомки российских поляков. Но почему же тогда существует электоральный раскол в республике?
Попытка объяснить раскол институциональным наследием империй ошибочна отнюдь не методами. Действительно, электоральный раскол в Польше носит институциональный характер. Вот только речь идёт о более современных, в первую очередь, экономических институтах.
Север и запад Польши — это бывшие промышленные районы Польской народной республики, которые стали работать на германскую промышленность. Германия является главным торговым партнёром Варшавы и первым по объёмам инвестором польской экономики. В принципе, масштаб привязанности польской экономики к германской высок настолько, что пресловутые национал-консерваторы любят говорить о германской экономической колонизации современной Польши.
При этом германские предприятия занимают не только сложные сектора экономики, где требуется высокий уровень образованности специалистов, но и сферы торговли продуктами питания и одеждой.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что жители северо-западных областей Польши, которые работают на германскую экономику, зачастую учатся в Германии или ездят туда на заработки голосуют за евролиберальные ценности. Они просто выбирают ту политическую модель, которая их кормит, поит и одевает.
Не должно удивлять и то, что бывшие австрийские и российские части Польши, за исключением крупных городов типа Варшавы, Кракова и Лодзи, голосуют за национал-консерваторов.
Основу экономики южных и восточных областей республики составляет сельское хозяйство, продукция которого идёт на импорт не только в страны Евросоюза, но и в Россию. Задействованные в сельском хозяйстве поляки не едут учиться или работать в страны ЕС, зато они активно привлекают на свои предприятия дешёвую рабочую силу из Белоруссии и Украины, а ещё они боятся того, что усиление евроинтегрированности Польши может добить аграрный сектор экономики. Соответственно, эти люди будут выбирать ту политико-экономическую модель, которая будет оберегать их образ жизни.
Выбор сторон в этом расколе сугубо ситуативен.
Если бы при тех же самых исходных данных в Германии у власти находились национал-консерваторы, стремящиеся закрыть Германию для Польши и поляков, то северо-запад Польши голосовал бы за радикальных националистов, припоминающих Берлину годы деполонизации. Но в современном мире Германия является не только экономическим мотором Евросоюза, но и одним из западных государств, сочетающих принципы социального государства с политическим либерализмом.
Опять-таки, тут нет ничего удивительного: понятие «социальное государство» впервые в мире было юридически закреплено именно в конституции ФРГ. Так что либеральные силы Польши (и иных стран Восточной Европы) будут ориентироваться именно на Германию, а не на какую-то другую силу.
Можно ли здесь говорить про какое-то влияние России на происходящее в Польше?
Вряд ли. Если в Германии открыто говорят о том, что Польша и Чехия важнее для Берлина, чем Россия, то Россия и Польша одинаково не заинтересованы друг в друге. Польше Россия тоже не очень нужна: любой импорт из России перекрывает Германия. Варшава и Москва нуждаются друг в друге лишь для войн памяти, связанных с попытками установить, кто же всё-таки ответственен за начало Второй Мировой войны.
Предлагаемое объяснение феномена электорального раскола в Польше по сути своей мало чем отличается от устоявшейся гипотезы о институциональном воздействии границ Российской и Германской империй. Однако, наше объяснение не игнорирует историю последних 100 лет, которые выдались для Польши насыщенными на события, изменившие многое, если не всё, в этой восточноевропейской республике.
