В приморском Сопино с отдыхом там стало плохо еще в 2014-2015-м. Украинские СМИ писали, что там было заминировано побережье и не стало питьевой воды. Люди перестали приезжать. Но какая-то жизнь теплилась, кто-то нашел работу подальше.
Хотя, по словам эвакуированных людей, в пансионат на берегу Азовского моря все же привозили семьи украинских военных. Из-за этого местным жителям запрещали ходить на пляж, согласно и возмущенно говорит вся палатка.
«Восемь лет как было: я тут родилась, прожила, а едешь в автобусе, а ко мне подходят и с таким злом: «Прописка ваша? Де ви живете? Куди ви їдете?». Редко было, когда не ругались в автобусе, вызывали старших, оскорбляли, на колени заставляли становиться. Было такое — выгнали нас из автобуса, сказал: "Сейчас все будут становиться на колени!" Правда, мы вызвали старшего, пришел парень, говорил с нами по-русски и сказал тому, кто измывался: "Ты будешь наказан". А с чего началось — парень бумажку от беляша спрятал в рюкзак, его спросили: "Что ты там прячешь?— Ничего". И понеслось», — рассказывает та же женщина, которая возмущалась митингами в Москве. Имена беженцы называют редко, фамилии — еще реже: «Если Украина вернется, нам будет плохо».
Они еще боятся, что военное счастье снова изменит ополчению, как было раньше, и с них спросят.
Потому что из жизни в прифронтовой полосе, которой стали курортные места, вспоминают только придирки, а иногда и издевательства силовиков. «Ездила работать до Бердянска, платила налог — военный сбор. Я зачем его плачу, чтобы меня доставали? Едешь в автобусе, останавливают, командуют: «Всем построиться в две шеренги». А там школьники едут, старики. Выходим, строимся. Спрашиваешь: "Что случилось?". Тебе: "Досмотр личных вещей". Чего они там смотрели?», — соседка рядом с противницей демонстраций в России, осмелев, добавляет свою историю.
Завязывается тихий спор — были ли среди силовиков, кто обращался прилично, или нет.
«Человечно обращались морпехи (очевидно, какой-то из батальонов 36-й бригады морской пехоты ВСУ. — Ред.), а ВСУшники — нет. А потом ротация происходит, а "азовцы" (бойцы полка «Азов». — Ред.) их сменяют, и львовская полиция тоже начала на постах стоять, контролировала территорию. Местным нельзя было даже сушняк, сухие ветки собирать. Что ж они леса так свои не охраняли?», — злится мужчина до того сидевший с лицом, закрытым руками.
«А детей везли полный автобус, его остановили. А тут начали бомбить, они (силовики. — Ред.) все по блиндажам разбежались, а дети все остались. Водитель только детям скомандовал: быстро в автобус, ложитесь, а сам сдал назад. Что ж детей бросили. Не знаю, кто они были — "азовцы", не "азовцы", Солдаты, что ж вы детей на забрали, разбежались», — с каким-то пренебрежением говорит о «захисниках» еще одна беженка.
Самая эмоциональная, та, что предлагала отправить участников митингов в Донбасс, сникает, обводит рукой три пластиковые сумки: «Вот и все, что осталось от 65 лет. Больше ничего. Три сумки. Койка — и та казенная».
— А дети?
— Дети. У меня трое детей, такие все умницы, все такие, такие… — женщина хватается за подсказку, что жизнь все же удалась, и благодарно смотрит на собравшихся.
За палаткой интервью группе журналистов дает семья, жена чуть подталкивает мужа: «Фамилия у него Сухов, товарищ Сухов, с инсультом он», — приносит она извинения. Мужчина виновато улыбается.
«Павел Владимирович», — степенно представляется симпатичной журналистке их внук. Его расспрашивают — что испытал, боялся ли: «Павел Владимирович, вам страшно было?» Мальчик отвечает обстоятельно, благодарит тех, кто помог, в том числе и местных жителей за собранную гуманитарную помощь. Действительно, в сельсовете лежат тюки с вещами и продуктами — небогатый, мягко говоря, паренек нес в здание администрации какую-то одежду, одеяла, еду, игрушки, книги.
— Во что играешь?
— Война интерес к играм убрала, я с братом играю [только] в Майнкрафт, — Павел Владимирович уже не взвешивает каждое слово, отвечает просто, но как будто черту подводит — было время для игр-стрелялок, но ушло.
