Выстрел в опере
«В киевском городском театре, во втором антракте оперы „Царь Салтан", Председатель Совета Министров стоял у рампы, повернувшись лицом к публике, и беседовал с подходящими к нему лицами. Вдруг из рядов поднялся и быстро направился к П.А. Столыпину неизвестный во фраке, лет 28, и, приблизившись на расстояние двух шагов, выхватил браунинг. Раздались два коротких сухих выстрела.
Статс-секретарь П.А. Столыпин схватился рукой за правую сторону груди, затем опустился в кресло. Левая рука окровавлена. Силы покидают раненого, лицо бледнеет. Окружающие подхватывают его и несут на руках к выходу. Бледное лицо Столыпина сохраняет спокойствие. Несутся негодующие крики по адресу стрелявшего…
Под наблюдением врача раненый в полном сознании перенесен в карету скорой помощи, перевезен в лечебницу Маковского на Мало-Владимирской улице. Пуля попала ниже правого соска, засела в позвоночнике. К раненому вызваны: лейб-медик Боткин, профессора — Оболонский, Волкович, Афанасьев и другие врачи. От операции решено пока воздержаться. Столыпина посетили Министры, лица Государевой Свиты, начальствующие.
После выстрелов неизвестный, согнувшись, бросился бежать в боковой проход, но был схвачен офицером и другими лицами. При нем найдены документы на имя помощника присяжного поверенного Багрова…», — писала на следующий день газета «Правительственный вестник».
Дмитрий Богров появился не из ниоткуда, а вырос в уважаемой киевской еврейской семье, в силу своего состояния защищённой от унижений «Черты оседлости». Если проследить несколько ее поколений, то можно увидеть историю выхода из местечка (штетла) и полной интеграции в российскую жизнь.
Плоды Просвещения
Прадед его Ицхак Бехарав был раввином в Полтаве. Его сын Григорий (1825-1885) получил обычное еврейское образование, а затем самостоятельно освоил русский и ряд европейских языков и, представьте себе, стал писать романы не на идиш и даже не на иврите, а вполне даже по-русски.
В 1860-е гг. он немного переделывает фамилию в «Богров» и пишет на русском языке «Записки еврея», автобиографическое произведение, подробно рисующее быт «Черты» середины позапрошлого века. Эта книга вызвала одобрение Николая Некрасова, опубликовавшего ее в журнале «Отечественные записки» в 1871-73 гг. «Записки» Богрова пользовались популярностью среди русских читателей и были переведены на немецкий язык.
В повести «Пойманник» (1873) также воссозданы картины еврейского быта. Богров с симпатией изображает евреев, но отрицательно относится к традиционному иудаизму. В 1876 г. у Григория Богрова вышел исторический роман «Еврейский манускрипт».
Григорий Исаакович принимал участие в издании журналов «Русский еврей» и «Рассвет». Еврейские национальные проблемы решал в духе «эмансипированного космополитизма» или, попросту говоря, ассимилянтства. То есть того, что впоследствии Исаак Бабель вложил в уста Лёвы Крика: «Еврей, который сел на лошадь, перестал быть евреем и стал русским». В повести «Маниак» (1884) он выступает против палестинофильской идеи, а «Накипь века» (1881) — еврейский антинигилистический роман.
Писатель Богров работал в банке «Лионский кредит» и в немолодом возрасте встретил свою любовь. Как сообщала газета «Киевлянин», он бросил жену и трёх сыновей и ради создания новой семьи крестился. Было это незадолго до его смерти.
В отличие от родителя, отец террориста выкрестом не был и, более того, оставил в иудаизме своих детей. Вот как его характеризовала газета «Русское слово»:
«Отец покушавшегося, Григорий Григорьевич Богров, — известный в городе присяжный поверенный, член дворянского клуба. Сейчас он находится за границей. Богров-отец известен как чрезвычайно счастливый игрок в азартные игры. Его состояние оценивалось до миллиона. Однако несколько лет тому назад фортуна стал изменять ему. Во время поездки в Петербург он проиграл в одном из клубов более ста тысяч рублей. С этого момента он потерял хладнокровие, стал играть без выдержки, азартно, и вскоре проиграл почти все деньги, нажитые за несколько лет удачной игрой. Выстроенный им на Бибиковском бульваре громадный дом пришлось заложить».
Вот что пишет об отце Владимир Богров — брат террориста.
«Отец был весьма состоятельным человеком — его имущество оценивалось в сумму около 500 000 рублей — был видным членом киевского общества, в частности еврейского, пользовался всеобщим уважением, как хороший юрист и весьма отзывчивый человек, всегда готовый прийти на помощь нуждающемуся.
Несмотря на господствовавший антисемитизм, он был долголетним членом киевского Дворянского клуба, где он и имел возможность встречаться с видными представителями киевской администрации и магистратуры. Благодаря этим знакомствам отцу нередко удавалось выхлопотать смягчение участи и освобождение арестованных или осужденных революционеров.
Так как эти услуги оказывались, конечно, бесплатно, то кабинет отца постоянно осаждался ищущими у него помощи. По политическим своим убеждениям отец ближе всего примыкал к левому крылу кадетской партии, хотя официально в нее записан не был».
Детские годы Богрова-внука
Знал бы отец русских славянофилов Сергей Аксаков, как зловеще станет звучать начало его автобиографического романа!
Факт лишь в том, что Григорий Богров-сын зарегистрировал своих сыновей в синагоге и дал им вполне русские имена. Так что измышления о том, что настоящее имя Дмитрия — Мордка, разбиваются выдержкой из метрической книги киевской синагоги.
Итак, будущий убийца родился 10 февраля 1887 года и учился в той же 1-й киевской мужской гимназии, что и впоследствии Михаил Булгаков и Константин Паустовский.
В панегирической статье «К характеристике Дм. Богрова», газета «Будущее» сообщала (№ 24 от 31 марта 1912 г.):
«С ранних лет Дм. Богров выдается своим умственным развитием и начитанностью, интересуется историей, географией, войнами, биографиями великих полководцев, Суворовым и Наполеоном. Он упивается с детства игрой в солдатики, а впоследствии всеми видами спорта».
Его брат Владимир вспоминал: «Образование Дм. Богров получил наилучшее, какое было возможно: наряду с посещением гимназии обучался иностранным языкам и занимался самообразованием, составив себе обширную и ценную библиотеку по социальным наукам. В гимназический период он ежегодно уезжал на летние месяцы за границу с матерью».
Что касается политических взглядов, то всё в той же полной восторгов характеристике террориста, опубликованной газетой «Будущее» сообщалось, что «Осенью 1905 г. Дм. Богров поступил в Киевский университет вполне сформировавшимся эсером».
Однако вместо баррикад первой русской революции «вполне сформировавшийся эсер» отбыл на учебу в Мюнхен. Впрочем, ненадолго и без особого успеха.
Как сообщал брат Владимир, «университет в Мюнхене он посещал мало, а занимался главным образом и очень усердно своим самообразованием, пользуясь обширной университетской библиотекой. Пребывание заграницей чрезвычайно тяготило Дм. Богрова.
Он не мог примириться с той мыслью, что покинул Россию в особо тяжелое время, в минуту напряженной политической борьбы, пред назревающими серьезными политическими событиями. Он рвется всеми силами обратно в Россию и уже в декабре 1906 года окончательно возвращается в Киев».
По информации брата меньше чем через год примкнувший к революционной деятельности Дмитрий Богров попадает в поле зрения полиции. Осенью 1907 у него был проведен обыск, причем согласно ордеру по его итогам был возможен и арест. Ничего запрещённого обнаружено не было, однако киевские жандармы установили за Богровым слежку. Тяготясь столь пристальным вниманием правоохранителей в декабре 1907 г. Богров на несколько месяцев уезжает к дяде в Баку.
Вернувшись в Киев Богров возобновляет учебу в университете, а по его окончанию в феврале 1910 года вновь покидает Киев. И вновь ненадолго. В феврале 1910 г. Богров получает место помощника присяжного поверенного (т.е. адвоката — прим. ред) в Петербурге. Но видимо юридическая рутина мало увлекала молодого человека и уже в ноябре он возвращается в Киев, а в декабре родители отправляют его на несколько месяцев поправить здоровье в Ниццу.
За полгода до роковых выстрелов убийца Столыпина последний раз возвращается в Киев, чтобы уже навсегда в нём остаться. Здесь он вновь пытается начать профессиональную карьеру юриста. По словам брата Богров «в Киеве пытается усердно заниматься адвокатурой, посещая ежедневно кабинет присяжного поверенного А. С. Гольденвейзера, однако адвокатская работа его явно не удовлетворяет».
«Тонкая духовная организация»
Помимо этих биографических данных — родился, учился, привлекался, работал — для понимания личности террориста стоит уделить внимание и психологическому портрету Богрова.
По словам родного брата «Хотя Дм. Богров и любил карты, как игру, как азартный спорт, так же, как любил шахматы или спорт, но ни разу в его жизни не было случая, чтобы из-за карт он забыл о каких либо своих обязанностях, попал в денежные затруднения, имел неприятности…».
Газета «Будущее» на увлечении шахматами делает особый акцент: «Он был прямо-таки блестящий шахматист, но заметив, что шахматные увлечения мешают серьезным занятиям, решил внезапно бросить игру и бросил. Наряду с этими качествами он отличался душевной чуткостью, отзывчивостью и добротой…».
Одним из центров общественной жизни Киева было литературно-артистическое общество, располагавшееся в здании бывшего дворянского клуба на Крещатике. Настроения, царившие там, характеризует тот факт, что в правление общества входил большевик Александр Шлихтер. В сентябре 1905 г. по личному распоряжению генерал-губернатора общество было закрыто, чему предшествовал описанный газетой Будущее эпизод из биографии Бодрова:
«…Во время избиения в литературно-артистическом обществе публики, собравшейся на реферат Водовозова, он чуть ли не один остался в зале, где неистовствовали городовые, защищаясь деревянной палкой от шашек, которыми таковая и была перерублена пополам. Вся публика в панике ринулась из залы, а Богров не растерялся. Он сам рассказывал, что это был первый опыт самообладания.
Действительно, перед лицом непосредственной опасности он не терялся: у него являлась поразительная выдержка. И замечательно: это качество сочеталось у него с большой экспансивностью его натуры…
Тонкая духовная организация, душевная мягкость, отсутствие какой бы то ни было обывательщины, отсутствие рисовки, благодаря полной атрофии чувства тщеславия — вот что располагало к нему всех и делало его душою всякого общества, начиная с рабочего и кончая великосветским. К этому нужно добавить: огромную инициативу, блестящее остроумие и находчивость.
К собственной жизни он относился настолько же легко, насколько бережно (да, именно бережно) обходился с жизнью другого. Своя жизнь, говаривал он, не стоит, чтобы ее тянуть. И потому свою жизнь он сознательно прожигал. Зато когда к нему обращался товарищ-рабочий за рублем на жизнь, которого у самого Богрова не было, потому что он даже свои деньги отдавал на партийные нужды, он сам обегал всех знакомых, чтобы достать нужное. Это могут удостоверить многие».
Мнение об «отсутствии какой бы то ни было обывательщины» в натуре Богрова резко контрастирует с характеристикой хорошо знавшего Богрова анархиста Иуды Гроссмана-Рощина:
«Был ли Дмитрий Богров романтиком? Нет. В нём жило что-то трезвенное, деляческое, запылённо-будничное, как вывеска бакалейной лавочки… Я очень легко представляю Богрова подрядчиком по починке больничных крыш, неплохим коммивояжёром шпагатной фабрики… И он бы серо и нудно делал нудное дело.
Но точно так же представляю себе и такой финал: в местной газете, в отделе происшествий появляется петитом набранная заметка: «В гостинице „Мадрид" покончил самоубийством коммивояжёр шпагатной фабрики Д. Богров. Причины самоубийства не выяснены».
Высказанное подозрение в суицидальных наклонностях не лишено оснований. В целом эта характеристика кажется куда реалистичнее газетного панегирика. Она вполне совпадает, с самоощущением Богрова, высказанном им в письме от 1 декабря 1910 года: «Я стал отчаянным неврастеником… В общем же всё мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело».
Биография Дмитрия Богрова и характеристика его личности достаточно типичны для террориста той эпохи — выходец из благополучной еврейской семьи, способный и подающий надежды, но так и не состоявшийся в профессиональном плане неврастеник. Однако была у него и оборотная сторона, ставшая известной широкой публике много позже.
Был настоящим стукачом
Подозрения относительно связей убийцы Столыпина с охранным отделением появились практически сразу после приведения приговора в исполнение и оставались довольно смутными. После революции в Киеве даже планировали установить Богрову памятник рядом с театром, где был совершен прославивший его теракт. Однако от этой идеи вскоре отказались.
В № 9 за 1923 г. и №1 за 1924 г. журнала «Красная новь» была опубликована статья «Материалы о Дм. Богрове» бывшего банковского служащего Бориса Струмило, ставшего историком революции. Из опубликованных в ней документов следует, что «сомнения к Богрову окончательно рассеяны, он — провокатор, сотрудник киевского охранного отделения».
Свои услуги киевской охранке Богров предложил добровольно. Работал он под псевдонимом Аленский/Капустянский, получая ежемесячной до 150 рублей. Результатом его деятельности стал арест в конце 1907 — начале 1908 нескольких эсеров и анархистов, в частности членов анархо-коммунистической группы Сандомирского — Тыша.
В сентябре 1911 г. начальник столичного охранного отделения Михаил Фридрихович фон Коттен докладывал директору департамента полиции о том, что в конце мая или начале июня 1910 г., им была получена телеграмма из Киева с сообщением, что в Петербург выехал «секретный сотрудник по анархистам Аленский», который должен к нему явиться. Явившийся оказался помощником присяжного поверенного Дмитрием Богровым.
«Аленский» сообщил фон Коттену, что он уже несколько лет работает в Киевском охранном отделении, «причем сначала работал по социалистам-революционерам, а затем перешел к анархистам». После одной из «ликвидации» положение его «несколько пошатнулось, ввиду чего он временно отошел от работы. Последнее время ему удалось рассеять все возникшие против него подозрения, и он находит вполне возможным возобновить свою работу».
При этом контактами со столичными революционным подпольем Богров не располагал, но «рассчитывает приобрести таковые либо среди социалистов-революционеров, либо же, на что он более рассчитывал, среди анархистов». Впрочем, никой пользы новый агент не принёс. Во-первых, Богров выяснил то, что и так было известно охранному отделению: популярных на юге анархистов в сколь бы то ни было серьезном количестве в Петербурге не было. Во-вторых, переключившись на эсеров и якобы даже завязав с ними необходимые контакты Богров, по свидетельству фон Коттена, «никаких существенных сведений не дал».
Далее последовало уже известный нам отъезд Богрова из столицы, путешествие на Лазурный берег и, наконец, окончательное возвращение на родину
Путь на Лысую гору
По свидетельству Брата «С 22-го июня по 5-е августа 1911 г. Дм. Богров находится с родителями на даче в местечке «Потоки» под Кременчугом, куда и я приехал с женой в середине июля из Петербурга. После возвращения в Киев, родители 12-го августа 1911 г. уехали заграницу, я же с женой 17-го августа выехал обратно в Петербург».
Таким образом, в момент убийства Столыпина Богров оставался в Киеве один.
Перед приездом в Киев императора Николая II со свитой на торжества, посвящённые открытию памятника Александру II, Богров явился в Киевское охранное отделение с сообщением о якобы готовящемся эсерами покушении на одного из сановников. Он сообщил, что террористы остановились у его отца и он может их показать перед возможным нападением.
1(14) сентября 1911 года Богров написал прощальное письмо родителям со словами: «… я всё равно бы кончил тем, чем сейчас кончаю».
В тот же день по пропуску, выданному начальником Киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко с согласия командира отдельного корпуса жандармов П. Г. Курлова, начальника императорской охраны А. И. Спиридовича и вице-директора Департамента полиции М. Н. Веригина Богров прошёл в городской оперный театр. Во время антракта он смертельно ранил Столыпина и был схвачен на месте.
Арестованный показал: «Зовут меня Дмитрий Григорьевич Богров, вероисповедания иудейского, от роду 24 года, звание помощника присяжного поверенного. Проживаю в г. Киеве, Бибиковский бульвар, №4, кв. 7. К делам политического характера не привлекался. На предложенные вопросы отвечаю: решив задолго до наступления августовских торжеств совершить покушение на жизнь министра внутренних дел Столыпина, я искал способ осуществить это намерение».
Богров заявил, что пошел на убийство осознанно, считая Столыпина главным виновником наступившей в России реакции, роспуска Государственной Думы и ряда мер, наносивших вред «интересам народа».
«С анархистами я познакомился в 1907 г., в Киеве, в университете через студента Татиева под кличкой „Ираклий"… Никаких преступных деяний я за все время принадлежности к анархистам не совершал. Примкнул к анархистам и искал связей с ними сначала из-за желания подробнее познакомиться с их учением, а затем (но очень короткое время) был заражен царившим там боевым духом.
С середины 1907 г. я стал давать сведения охранному отделению относительно группы анархистов, с которой имел связи. В охранном отделении состоял до октября 1910 г., но последние месяцы никаких сведений не давал… В охранном отделении я шел под фамилией «Аленский» и сообщил сведения о всех вышеприведенных лицах, о сходках, о проектах экспроприаций и террористических актов, которые и расстраивались Кулябко. Получал я 100-150 руб. в месяц, иногда единовременно по 50-60 руб. Тратил их на жизнь.
Никакого определенного плана у меня выработано не было, я только решил использовать всякий случай, который может меня привести на близкое от министра расстояние, именно сегодня, ибо это был последний момент, в который я мог рассчитывать на содействие Кулябко, так как мой обман немедленно должен был обнаружиться», — давал показания убийца.
22 сентября в камере одного из бастионов крепости «Косой капонир», началось заседание военного суда по делу Богрова. Председательствовал на нём военный судья генерал Рейнгартен, обвинял военный прокурор Костенко. Богров не просил снисхождения. Был объявлен приговор: смертная казнь через повешение. «Мне совершенно всё равно, съем ли я ещё две тысячи котлет в своей жизни или не съем», — отреагировал на него Богров.
Накануне казни к осужденному пригласили общественного раввина Киева Якова Алешковского, который продолжительное время беседовал с Богровым, упрекая его в том, что своим преступлением он мог вызвать еврейские погромы и человеческие жертвы. Богров ответил: «Передайте евреям, что я не хотел причинить им зла, наоборот, я боролся за благо и счастье еврейского народа, а великий народ не должен, как раб, пресмыкаться перед угнетателями его». Далее он заявил, что ни о чем не жалеет, и напомнил, что в древние времена честь уничтожения чудовищ принадлежала богам. Ради восстановления справедливости он пожертвовал своей честью, но со временем будет окружен ореолом мученика, который взошел на Голгофу для свободы народа.
На Лысой горе соорудили виселицу. Во втором часу ночи 25 сентября 1911 г. приговоренный был доставлен к месту казни. Там уже находились товарищ прокурора, помощник секретаря окружного суда, полицмейстер с помощниками, околоточные, городовые, врач, общественный раввин Алешковский и человек тридцать представителей правых организаций. Товарищ прокурора спросил его, не хочет ли он поговорить с раввином.
В ответ последовало: «Желаю, но в отсутствие полиции». Когда в этом ему было отказано, он спокойно произнес: «Если так, то можете приступить». Богрову связали руки, надели саван, подняли на табуретку и накинули петлю. «Голову поднять выше, что ли?» — проговорил при этом Богров.
Табуретка вылетела из-под ног. По истечению положенных пятнадцати минут была констатирована смерть. Тело опустили в вырытую поблизости яму и, засыпав, сровняли с землей киевской Лысой горы.
«Правые партии переименовали Дмитрия Богрова в «Мордко» (под этим вымышленным именем он фигурирует в обвинительном акте) и требовали еврейского погрома и разгрома революционных партий; на это евреи отвечали, что Дм. Богров — крещен, что также не соответствовало действительности; левые — клеймили охрану и требовали ликвидации охранной системы; кадеты негодовали против террористических актов с одной стороны, но с другой стороны находили для них какие-то объяснения; беспартийные требовали «привлечения к суду» виновных в попущении и допущении и пр., и пр.
Об истине никто не заботился, так как важно было лишь использовать событие в качестве политического трамплина для своих собственных целей», — вспоминал брат Владимир.
Снятое с веревки тело Богрова было захоронено на месте казни в заранее вырытой яме. На Лысой горе, прочно ассоциировавшейся с нечистой силой. Тело его жертвы упокоилось в самом святом месте города, в Киево-Печерской лавре, рядом с могилами казацких полковников Искры и Кочубея, сообщивших царю Петру о предательстве Мазепы и убитых за это гетманом. Там, где за три дня до гибели после совершения поминальной молитвы в присутствии императора Николая Столыпин произнес речь о верности монарху.
В 1913 г. в Киеве был открыт памятник Столыпину, а год спустя — Искре и Кочубею. Но простояли они недолго. Монумент премьер-министру был снесён киевской толпой вскоре после февральской революции, а скульптуры «верных малороссов» сняты с пьедестала год спустя по распоряжению властей УНР, вернувшихся в Киев на немецких штыках.
А вот до надгробия Столыпина в Лавре руки у советской власти дошли только в 1960-х годах, когда оно было демонтировано, а место расположения могилы закатано в асфальт. Однако в 1990-м году могила премьер-министра России была восстановлена.
