— Дмитрий Игнатьевич, на днях исполняется 29 лет Беловежским соглашениям Ельцина, Кравчука и Шушкевича, которые во многом определили будущее одной шестой части обитаемой суши. Но ведь и Вы к этим соглашениям руку приложили?
— Да, грустная, на мой взгляд, и неоднозначная дата. И событие, которое скрывается за ней, многослойно и труднообъяснимо. Пока. Пока не остыли до сих пор эмоции, переживания, надежды и разочарования, связанные с тем временем. «Кровь людская — не водица», до сих пор бурлит и пенится, когда вспоминаешь. Ясно только одно: зачатый в Беловежье распад Союза определил будущее не только нашей ойкумены. Весь мир поменялся, весь! Именно после этого распада Запад осознал, какую роль в развитии мира играла конкуренция двух систем. Оказалось, что состязание в геополитике еще важнее, чем конкуренция в бизнесе.
«Золотое тридцатилетие» Европы и Америки после Второй мировой войны, когда фактически возник средний класс — высокооплачиваемые белые воротнички, забурлила культурная жизнь, выстреливая протуберанцами мировых кинофестивалей, песенных конкурсов, литературных ярмарок — всё это было вынужденным западным ответом на растущее влияние «Советов». Наверное поэтому самые дальновидные наши оппоненты, типа президента Джорша Буша — старшего, предупреждали, что распад Страны Советов может стать мировой трагедией. «Инь» и «ян» не только категории восточной философии…
Приложил ли я к этому свою руку? Это всё равно что сказать, будто предсказавший катаклизм Атлантиды древний геолог «приложил руку к ее гибели». Да, мы вместе с моим другом, замечательным венгерским ученым Ласло Кемени, где-то за год-полтора предсказали распад Советского Союза и исчезновение Варшавского договора. Кстати, в одно время с феноменальным математиком Сидиком Афганом (я с ним познакомился много позже). Только тот опирался на законы нумерологии, а мы — политологии. Если очень коротко, то наш вывод был следующим: единство Союза опиралось прежде всего на цельность и мощь компартии. Ее разрушение неизбежно должно было привести и разрушению тогда еще единой страны. Ничего личного и никаких оценочных суждений. Просто констатация событий и последствий.
У нас с Ласло были, конечно, карьерные неприятности после озвучивания этого вывода и прогноза. Но, наверное, поэтому я и был позже приглашен в избирательный штаб будущего президента Кравчука, а потом участвовал в его подготовке к Беловежской встрече.
— Если мы говорим о Леониде Макаровиче Кравчуке в тот конкретный период времени — что это был за человек? Как Вы вообще оказались рядом с ним?
— С Леонидом Макаровичем мы познакомились еще до его президентства. Я возглавлял комиссию госэкзамена по политологии в Высшей партийной школе. Был тогда завкафедрой политологии — самым молодым в стране, чем жутко гордился (ха-ха). А Макарович по иронии судьбы был моим замом в этой комиссии. Хотя пост он имел по тем временам немалый — завотделом пропаганды и агитации республиканского ЦК. Так вот. На первом экзамене он произвел на меня сильнейшее впечатление. Всем слушателям он задавал дополнительный вопрос про «дрожжевание» в их районе, а слушательницам про «лактацию». Я этих политологических терминов не знал. Думал, что это как-то связано с самогоноварением и сексуальной жизнью. Даже мысленно нарисовал схему, как это может проецироваться на электоральное поле, специфику голосования и демократические тренды…
Но всё оказалось проще. Мне слушатели потом объяснили, что эти понятия связаны с производством кормов и дойкой коров. А Кравчук был такой себе «сельский реднек». Или, по-нашему, рагуль — но с высокой партийной «посадкой». Для него политика — это когда одни чего-то сажают, а другие кого-то доят.
Потом он еще хотел вынести мне партийное взыскание за то, что у меня на кафедре несколько преподавателей разговаривали на украинском языке. Он до распада так же истово защищал русский язык, как после — украинский. Вообще самые крутые националисты получаются из бывших пропагандистов. Они знают, как умело «колебаться» вместе с конъюнктурой и как жестко карать за инакомыслие.
Короче, я многому у Макарыча научился из того, без чего трудно было выжить в новой эпохе. И благодарен, конечно, что он пригласил меня в свой избирательный штаб. К тому времени я уже работал грузчиком на рынке, а хотел работать больше головой, чем бицепсами. Я был уверен, что он станет президентом. Наступало время в политике маленьких юрких людей, умевших лавировать «мiж краплями дощу», и он таки стал первым президентом. Мы отметили это дело прямо в его кабинете теплым шампанским и соевыми батончиками. Большая политика делала тогда только первые шажки навстречу большим деньгам. До лактации было еще далеко.
— Что предшествовало Беловежской встрече трех руководителей республик — согласование документов, челночная дипломатия, тайные переговоры?
— У меня сложилось впечатление, что киевская власть была не готова к такому повороту событий. Мне поручили буквально за день до встречи подготовить проект позиции нашей стороны. Я торопливо накидал какие-то мысли по поводу переформатирования Союза на новых принципах. Правда, был абсолютно не уверен, что Кравчук их просмотрит.
Дело в том, что вокруг был полный бедлам. Все бегали перевозбужденные — и возможными рисками, и грядущими перспективами. Я уже видел, как в новой «демократической» Раде устраивали для депутатов закрытые распродажи дефицита. Бывшие «правозащитники» и титулованные «национал-демократы», обливаясь потом, тащили по десять-двенадцать коробок с сорочками, растворимым кофе и туалетной бумагой. В этой атмосфере контент был не важнее той же, но уже использованной бумаги.
Пока же считали не мысли и смыслы, а упаковки и расфасовки. Было понятно, что если такая лафа наступает в законодательной власти, то можно представить, какой кайф будет в новой исполнительной. Ведь эта ветвь власти куда ближе к номенклатурному телу. Соответственно, началась сразу борьба и за близость к «главному телу». Более опытные товарищи меня сразу оттерли, и я так и не поехал в Пущу со своими бумагами, хотя поездка планировалась. Но в последний момент в транспорте не оказалось места. Думаю, что тайной дипломатии, челночным переговорам место в то время тоже не нашлось. Дележ власти — такое увлекательное занятие, что на другое уже не отвлекаются.
— В чем была суть именно Ваших предложений, которые Вы готовили для Кравчука? Какая часть их вошла в окончательный пакет документов?
— Как выше отметил, я понимал, что после развала правящей партии Союз обречен. Но все же искал новые скрепы, которые могли бы соединить расползавшиеся республики. Ясно, что не монархия, не единая армия, даже не единая валюта. (Мне, кстати, смешны сегодняшние попытки сохранить единство Штатов и ЕС именно через два последних инструмента). Я полагал — да и сейчас так считаю — что главной соединительной тканью пусть не федеративной, а конфедеративной единой страны должна была стать общая культура в широком смысле. Это и общая историческая память, и общая наука, и общее образование, и общие правовые и гуманистические принципы. И, конечно, общий русский язык…
Наивный был. Мне потом вернули мои рукописные пролегомены. С подозрительными подтеками. Правда, они оказались всего-навсего следами кабаньего жира. На них, видимо, свеженину накладывали. Это всё, что вошло.
— Как, по Вашим сведениям, проходила встреча в Беловежской Пуще, что осталось и до сих пор остается за кадром этого действа?
— Думаю, что в мемуарах участников почти все уже описано. Может, выпали какие-то мелкие детали. Хотя вы знаете, кто и что скрывается в мелочах. Я побывал в Вискулях уже позже. Белорусское ТВ пригласило меня туда вместе с последним премьер-министром ГДР Гансом Модровым на съемки фильма о последних днях Союза. Он, кстати, в августе 1991-го был в Форосе и много чего видел своими глазами. Мудрейший политик и трогательно искренний. Но это отдельная история…
А я сразу попросил показать мне павильон, где три подвыпивших немолодых и, на мой взгляд, не очень умных человека развалили громадную державу. Небольшое такое стеклянное зданьице. Но вместило в себя столько злой воли, эгоистичной страсти и самодовольной энергии, что хватило тряхнуть всю планету. Помещение мне показывал егерь, который организовал — еще до встречи лидеров — украинскому премьеру Витольду Фокину (он был вместе с Кравчуком) небольшую кабанью охоту.
С Фокиным я потом раззнакомился. Хороший мужик, кремезный, с рукопожатием как у камчатского краба, принципиальный и честный (в рамках нашего времени). Витольд Павлович не увлекался политикой и тем более геополитикой. Не интриговал. Его коньком было то, что странно называлось «народное хозяйство», в котором он профессионально разбирался. Наверное, поэтому его и снес еще самый первый майдан. Майданы отторгают специалистов и ненавидят профессионалов. А совсем недавно его вдобавок уволил из Киевской контактной группы по Донбассу Зеленский. Этот не любит спецов еще больше майданов.
Так вот. Кравчук на охоту не пошел. По словам егеря, он сильно мандражировал. Немного пил. Видимо, не знал, на кого поставить: на Ельцина или на Горбачева. Макарович — как все природные селяне и как многие мелкие интриганы — мистический человек. Я думаю, он загадал: если Фокин валит кабанчика, он вместе с Ельциным и Шушкевичем будет валить Союз. Если промахнется — будет валить подельников. Тем более что Горбачев предложил Фокину возглавить советское правительство. Но Палыч не промахнулся. Как сказал егерь: «Не премьер, а снайпер — раз и прямо в глаз!»
Тут и подъехали Ельцин с Шушкевичем. Накатили по первой крови. Закусили свежатинкой. Развалили Союз. На моих заметках разложили скворчащее сало. Всё как по писаному: «Здесь играем, здесь селедку заворачиваем».
— Многие считают участников той встречи «преступниками», а соглашения иначе как «сговором» не именуют. Справедливо ли это?
— Ну, квалифицировать кого бы то ни было как «преступника», при любом нашем эмоциональном отношении, может только закон. Закон судит, история рассудит… Думаю, это всё впереди. А то, что был сговор, и беловежскому ежу понятно. Помните каноническое определение этого понятия? «Негласное соглашение, заключенное в обход закона или с целью нанесения вреда третьей стороне». Все три базовых признака присутствуют: Негласность, Внезаконность, Вред. Только каждый вписывает свое понимание «третьей стороны» — Союз, Горбачева или себя.
— Как Вы оцениваете свое собственное участие в данном процессе, какие чувства оно вызывает у Вас сегодня — стыд, гордость или вообще равнодушие?
— Мое «участие», повторюсь, максимально скромное. Стыда нет. Я тогда абсолютно не прогнозировал последствия этого процесса. Как политолог еще не понимал, что личности даже мелкого пошиба могут спровоцировать самые масштабные события — как пьяный сантехник может залить фекалиями хоть небоскреб. Или как Макрон может ускорить столкновение цивилизаций на всей европейской геополитической платформе.
Гордости, конечно, нет. Нельзя гордиться разрушениями — только созиданием! И равнодушия нет тоже. Одна моя знакомая тогда сказала: «Кто равнодушен к крушению нашего мира при всех его недостатках, у того вместо сердца кусок холодного мяса». А оно вон еще бьется. Поэтому и тоска есть, и досада, и ностальгия. И надежда на лучшее.
— С 1991 года политическая карта мира в наших широтах изменилась до неузнаваемости, но не кажется ли Вам, что инерция распада, заложенная теми соглашениями, продолжается до сих пор?
— Инерция распада, пожалуй, почти выдохлась. Помните, бравый солдат Швейк говорил, что все болтают про инерцию, но если автомобиль не заправить горючим, то он и не поедет. «Заправкой» распада была глупость и эгоизм правящей элиты. Прежде всего. Во-вторых, наивность и внушаемость простых людей. Наконец, недальновидность и узость мышления соучаствовавшей части зарубежных оппонентов.
Сегодня эти факторы существенно слабеют. Только ослабление дестабилизаций идет не равномерно по всей площади бывшего Союза, а центробежно — от российского хартленда к периферии. Поэтому по краям еще будет потряхивать. Но по краям.
— Похоже, с распадом огромной державы и политики стали куда меньше по своим масштабам. Возможно ли появление реальной политической фигуры, которая все-таки соединит обломки империи воедино, да и нужно ли это в принципе?
— Я только и говорю, что об обмельчании политических персон в мире. Это общий и объективный процесс и касается он не только постсоветского пространства. Если, скажем, баскетбольное кольцо подвесить не на высоте больше трех метров, а на высоте меньше двух, то играть в эту игру будут не гиганты, а карлики. С развалом Союза, как я говорил в начале, планка мировых проблем упала на порядок.
Наверное, поэтому после 1991 года в мире не было ни одного действительно крупного изобретения. Космос фактически забросили вместе с сиротливой Луной. Пассажирские самолеты стали летать даже медленнее (тогда я летал из Москвы в Ташкент чуть ли не за пару часов). Почти все компьютерные, цифровые и телекоммуникационные разработки — это лишь развитие идей моего учителя академика Глушкова… Мир впал в наркотизм потребительства, нарциссизм самодостаточности, успокоился, заплыл ленивым жирком. Исчез запрос на пассионариев, мегатворцов, политических титанов. Политика из утонченной и изысканной девы стала толстой и неопрятной бандершей. В том смысле, что узко коммерциализировалась, утратила стыд, обрела двойные стандарты. «А шо»? Если торг уместен, даже когда речь идет о национальных интересах, все станут торговцами, а не проповедниками. Отсюда и масштаб лидеров. Культ личности заменили масскультом безличностей.
Появятся ли у нас личности серьезного масштаба? А их надо просто уметь видеть, понимать, узнавать. Как там пела группа «Корни»: «Ты узнаешь её из тысячи — по словам, по глазам, по голосу…» Поэтому слушайте тех политиков, кто говорит не только приятные слова. Доверяйте тем, кто не прячет глаза. Идите за теми, у кого не дрожит голос. Разве у нас нет таких?
Но если отбросить лирику, то масштаб лидера всегда проверяется масштабом его задач. Если лидер соседней страны пиарится на открытии автобусной остановки с туалетом, то и рейтинг его можно характеризовать даже не как «мусорный», а как «туалетный». Если же лидер печется, скажем, об открытии Великого Северного пути, то рейтинг… Понятно. Что, не видите таких фигур?
А что касается будущего, то стоит помнить: империи создаются только великими задачами. Но и решать великие задачи способны только империи.
— Можно ли предположить, что аналогичный Беловежскому сценарий в будущем осуществится в США или в Евросоюзе, или это разовое стечение обстоятельств, уникальный исторический казус?
— Я много читаю, и мне даже сны иногда снятся литературные. Был такой старый зарубежный детектив, где террористы взрывают своих недругов и снимают взрыв на специальную камеру с ускорением в миллион раз. И вот камера показывает, как подрывается на шоссе автомобиль. Жертву вместе с авто разрывает (извините за жуткие подробности) пополам. Но она за миллионную долю секунды и не успевает это осознать. Летит в небо оторванная крыша «Кадиллака», под ней туловище респектабельного водителя крутит оторванный руль и даже что-то напевает. Внизу ноги в лакированных штиблетах рефлекторно давят на педаль тормоза или газа.
Во сне мне чудится, что я узнал эти ноги: старый шрам на левой и свежая трещинка на правой. Это же старина Джо. Байден. И узнал рыжий, слегка крашенный, чубчик весельчака, который крутит уже ни к чему не прикрепленный руль. Донни. Трамп…
Америку уже разорвало. Только историческое ускорение сюжета не дает осознать тот факт, что их единой страны уже не существует. Нет — не только демократы против республиканцев, но «глубинное государство» против «глубинного народа». Банкстеры против производственников. Либералы против консерваторов. Правые против левых. Христиане против сатанистов. Гомофобы против гомосеков. Цветные против белых… И социальная революция, и цветная, и черно-белая в одном бокале.
Ядерный взрыв происходит, когда совмещают две части урановой критической массы. Расовый взрыв происходит, когда совмещают губы белого и ботинки черного. Американская трагедия уже произошла. Бесполезно крутить ни к чему не прикрепленный руль и жать на оторванные педали. Приехали.
В старушке Европе — всё по-старчески. Драйва меньше, но проблем столько же. Справа уже трещина по Каналу [Английский канал — пролив Ла-Манш. — Прим. ред.], слева — от Польши до Балкан через Венгрию. Знаем мы ее «все трещинки».
А всё зачиналось в Беловежье. Уничтожили ойкумену, состязание с которой придавало смысл бытия всему условному Западу. Этот смысл и был главными скрепами их союзов, единства, прочности стран. Эх, зря Фокин убил кабанчика. Хотя Палыч подарил мне тогда прекрасную аллегорию. Он-то сам из луганских шахтеров. И рассказал, что, если маркшейдер накосячил с взрывным устройством и неурочный взрыв неизбежен, надо бежать не от него, а на него — иначе накроет обломками породы…
Я думаю, что по разным причинам социально-политический взрыв Союза был неизбежен. Но мы побежали на взрыв. А их — накрыло.
