В течение первых суток протестов в Бишкеке большинство комментаторов не придавало им серьёзного значения. Власть загодя готовилась к их подавлению. Сила была применена практически сразу и в полном объёме, полиция вроде бы без усилий удерживала контроль над ситуацией.
Прошла ещё пара дней, и Сооронбай Жээнбеков вновь был на коне. В Бишкеке объявлено военное положение, в город по его команде входят войска. Главный оппонент, бывший президент Алмазбек Атамбаев (кстати, бывший однопартиец Жээнбекова по Социал-демократической партии Киргизии — СДПК) вновь задержан, его сторонники очистили улицу.
Президент начинает договариваться с оставшейся частью оппозиции (сыгравшей главную роль в нейтрализации сторонников Атамбаева) об их вхождении во власть.
Поначалу кажется, что президент ведёт переговоры с позиции силы. Придравшись к процедурным неточностям, отказывается утвердить на посту премьера выдвинутого оппозицией Садыра Жапарова (только что выпущенного сторонниками из тюрьмы, где провёл три года из назначенных ему судом одиннадцати за попытку захвата в заложники в 2013 году губернатора Иссык-Кульской области Эмилбека Каптагаева).
Проходят ещё сутки, и парламент вновь утверждает Садыра Жапарова премьером, президент подаёт в отставку. Ставший пару дней назад (на волне протестов) спикером парламента Канатбек Исаев умоляет президента отозвать отставку ради стабилизации положения в стране, но Жээнбеков таки покидает свой пост. Исаев на несколько часов становится (по Конституции) и.о. президента. Однако практически сразу же отказывается от исполнения обязанностей главы государства, и статус и.о. президента переходит к Садыру Жапарову.
Пока что он прошёл только самый простой этап — сосредоточения формальной власти в своих руках в условиях раздробленности оппозиции и утраты президентом контроля над ситуацией. Теперь эту власть необходимо легитимировать и консолидировать. Это мало кому в новейшей истории Киргизии удавалось.
Долго, почти 15 лет, правил страной Аскар Акаев. Добровольно не стал выдвигать свою кандидатуру на второй срок Алмазбек Атамбаев. Остальные главы киргизского государства вынуждены были покинуть свой пост досрочно (Бакиев, Жээнбеков) или, как временный президент Роза Отунбаева, провести выборы легитимного главы государства под давлением начавшихся народных выступлений.
Киргизский политический режим можно охарактеризовать как наиболее демократичный и наиболее нестабильный в бывшей советской Средней Азии. По сравнению с тем, что регулярно происходит в Бишкеке и регионах Киргизии, авторитарные режимы соседей выглядят просто эталоном стабильности (несмотря на то что периодически бунты на социальной, этнической и клановой почве происходят и у них).
Можно было бы сказать, что это наследие демократии, не приживающейся в чуждом ей обществе. Но надо сказать, что киргизские президенты особыми демократическими сантиментами не страдали, и каждый стремился к укреплению личной власти. Однако, когда казалось, что главные проблемы решены и ситуация стабилизирована всерьёз и надолго, Бишкек внезапно накрывала бунтующая улица, и очередной кандидат в авторитарные лидеры оказывался в отставке или в эмиграции.
Как я уже отмечал в одном из своих предыдущих материалов, серьёзную роль играет необходимость сохранения баланса интересов между кланами. Но, по идее, киргизская демократия должна способствовать сохранению такого баланса в большей степени, чем окружающий авторитаризм. При этом в большей или меньшей степени родоплеменные пережитки характерны для всех среднеазиатских государств.
В наименьшей степени — для Узбекистана, но это не значит, что там их в принципе нет.
Дело в том, что при сохранении строгой иерархии, которая оказывает существенное влияние на личные и брачные отношения в провинции, кланы в столице оказываются предельно политически пластичными и легко переходят с одной стороны на другую, только для того, чтобы потом совершить очередной переход.
Практически во всех республиках Средней Азии, даже в тех, которые прикладывают массу усилий для стопроцентной моноэтничности, существуют компактно проживающие национальные меньшинства, тяготеющие к соседним государствам и готовые при благоприятных обстоятельствах к силовому давлению на власть. В Ферганской долине, где сходятся границы Узбекистана, Киргизии и Таджикистана, смешение и вовсе жуткое, а атмосфера — постоянно накалённая.
Как минимум у Казахстана и Таджикистана, как и в Киргизии, есть серьёзные противоречия между Севером и Югом стран. В Таджикистане в начале 90-х они вылились в гражданскую войну, остановленную только 201-й российской дивизией, сейчас превращённой в 201-ю российскую военную базу.
Кстати, в отличие от Узбекистана и Туркмении, на территориях которых российских военных объектов нет, в Киргизии таковых четыре (999-я авиабаза в Канте, 954-я испытательная база вооружения ВМФ в Караколе, 338-й узел связи ВМФ и работающая в интересах РВСН сейсмическая станция).
Вроде бы всё, как у всех, но именно Киргизия является заповедной зоной постоянных переворотов. При этом её сложно назвать в принципе нестабильным государством. Как раз в плане стабильности внутренней и внешней политики она даст фору любому соседу (и не только соседу).
В этих условиях перевороты приходится рассматривать как один из механизмов балансирования киргизской внутренней политики, возвращения её в состояние статического равновесия после допущенных очередным президентом перекосов. Это консервативные псевдореволюции, которые точнее было бы назвать контрреволюциями.
Оседлое население было заинтересовано в крепкой центральной власти. Кочевники при создании государств исторически тяготеют к рыхлой племенной конфедерации, обеспечивающей мирный передел племенных кочевий и совместную защиту от внешней угрозы.
Этот дуализм до сих пор сохранился в противостоянии между развитой киргизской городской культурой и находящейся под господством кланов провинцией. Город традиционно заинтересован в сильной центральной власти. Местная бюрократия готова содействовать хоть установлению президентского авторитаризма, хоть жёстко централизованной парламентской республики с сильным премьером во главе.
Провинция заинтересована в менее жёсткой и централизованной структуре, позволяющей гибко реагировать на меняющийся межклановый баланс и оперативно восстанавливать равновесие.
Как только новый президент утверждается во власти, он попадает под определяющее влияние городской бюрократии. Она является его основной опорой, и она двигает каждого очередного главу государства в направлении установления как можно более жёсткой вертикали. Но клановое устройство общества никто не отменял.
Поэтому преимущество при назначении на должности получают члены президентского клана, а также представители кланов, в данный момент слабых. Назначения представителей слабых кланов (все киргизские президенты выращивали своих преемников чуть ли не с нуля) должно предотвратить общее клановое объединение против единственного правящего президентского клана.
До поры, до времени система работает. Но затем слабые, получившие значимые посты во власти, усиливаются и начинают мечтать о новом переделе бюрократических «кочевий» в свою пользу.
С точки зрения кочевнического мышления такой передел в новых условиях справедлив. Обстоятельства изменились, у меня теперь людей и скота больше, чем у соседа, значит, и угодья должны быть переделены в мою пользу. Но государственная власть — не кочевье и не поддаётся традиционным правилам передела. Это вызывает инстинктивный (порою неосознанный) протест.
Власть даже не всегда обвиняют в том, что она что-то подделала. Она просто не обеспечила «справедливое» распределение голосов избирателей, а значит, и «справедливый» раздел бюрократических «кочевий».
Это противоречие нельзя преодолеть. Кочевническое мышление рассматривает бюрократические должности в качестве такого же элемента кормления, как кочевье или скот. В то же время бюрократическое мышление рассматривает ту же должность как элемент системы, работающей по определённым правилам, в которую нет входа посторонним.
Тем не менее, до сих пор «посторонние» постоянно и успешно вторгались в киргизскую политическую систему. Аскар Акаев достаточно долго и успешно правил Киргизией только потому, что возглавил страну, едва вышедшую из советского прошлого, жёстко вбившего в голову, что против власти бунтовать нельзя.
Второй точкой опоры его режима были дружественные и родственные связи с авторитетным в Средней Азии президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым. Со временем обе эти точки опоры ослабели, и свержение Акаева, как и все последующие киргизские «революции», произошло в считанные дни и без видимых больших усилий.
Алмазбек Атамбаев попытался выстроить альтернативную демократической, близкую к ранней советской, систему управления. Он передал президентский пост подготовленному преемнику, а сам перешёл на позицию партийного лидера, планируя осуществлять контроль над государственной властью за счёт партийных структур.
Он совершил глубочайшую ошибку, приняв следствия за причину. В неидеологизированном, многопартийном, квазидемократическом государстве контроль над правящей партией ничего не даёт. Это в СССР сакральность власти таилась в ЦК КПСС, а «положить партбилет» означало одновременное расставание с политической должностью.
Сам Жээнбеков потерял власть в результате парламентских выборов, в ходе которых был нарушен политический баланс между центром и провинцией. Возможно даже, не сам президент, а его бюрократия попыталась избавиться от провинциального влияния, пропустив в парламент не столько даже пропрезидентские, сколько пробюрократические партии (у них даже названия похожи: «Киргизия», «Единая Киргизия», «Единство», «Моя Родина — Киргизия») и отсеяв все остальные.
Фактически текущий (пока не истекший) киргизский переворот был не борьбой Севера против Юга или прозападных сил и пророссийских. Это выступление традиционной провинции против модернизирующегося центра, временного союза разнородных клановых и политических сил, против усиливающейся центральной бюрократии. Поэтому и борьба внутри оппозиции началась раньше, чем была одержана полная и безоговорочная победа.
В целом надо признать, что с точки зрения создания устойчивой киргизской государственности устремления центральной бюрократии являются прогрессивным явлением. Тот президент, которому удастся (больше манёвром, чем насилием) сломить традиционалистскую оппозицию, войдёт в историю как реальный, а не номинальный отец-основатель современной киргизской государственности.
Кстати, поэтому Россия (да и остальные государства) всегда поддерживают киргизскую центральную власть, легко переходя от поддержки прошлой к сотрудничеству с вновь пришедшей.
В конце концов, надо провести новые парламентские и президентские выборы так, чтобы удовлетворить основные клановые амбиции и восстановить нарушенный баланс. Предшественники эту борьбу проиграли. Каждый по-своему и каждый в свой срок, но проиграли.
Впрочем, как минимум двое из них ещё хотят отыграться.
