Мне очень сложно было отважиться на эту заметку. Много лет назад я решила, что не хочу ни статьями, ни стихами множить плохое, о плохом я предпочитаю молчать. Но чтобы написать эту заметку, мне придётся сказать о плохом и только потом перейти к хорошему
Через два дня после того, как меня с дочерью выписали из роддома, мы попали в больницу. Это был девятый день жизни ребёнка.
Меня начали беспокоить желтизна кожи и склер дочери, её пассивность, плохой аппетит и повышенная сонливость, хотя врачи в роддоме убедили меня, что с ребёнком всё в порядке. Да, я знаю, что существует «желтуха новорождённых» и в таком возрасте высокий показатель билирубина не слишком опасен, но внимательный читатель помнит, что автор этой заметки ипохондрик со стажем. Ипохондрия моя в очередной раз оказалась к месту. Мы приехали в больницу пожаловаться на то, что дочь превращается в китайца, а неонатолог обнаружила ещё и сломанную правую ключицу. Как это могли не заметить в роддоме за семь дней нашего пребывания? Отличный вопрос! Единственное объяснение, которое они дали: их мало и они ничего не успевают. Коронавирус, карантин и прочее.
Сейчас, по прошествии времени я не хочу обвинять и искать крайнего. Не хочу сравнивать донецкий подход образца 2003 года по выхаживанию младенцев с московским конвейером из 2020 года. Возможно, всё, что произошло с нами, просто несчастный случай, а не система. Это всего-то слова, нужно двигаться дальше. Именно поэтому я не упоминаю имя престижного роддома в Москве, куда довольно сложно и дорого попасть. Если бы не две недели, которые я провела с дочерью в Морозовской больнице, я бы никогда не узнала, какими сильными и отважными могут быть люди. А ещё я узнала, какими люди могут быть безалаберными.
Вечером в чистый четверг нас определили в неонатальное отделение Морозовской больницы. Профиль отделения определяется возрастом, пациенты — детки до одного месяца. Там лечат любую патологию новорожденных. Как только нас положили, меня предупредили, что лежит в отделении ребёнок, а мама его обслуживает. Пишу грубо, но так и есть. Здесь с мамами не церемонятся и не носятся, как в роддомах. Не можешь сидеть после родов? Стой! Для меня это «стояние» и было самым сложным. Малышка три дня лежала под капельницей около пятнадцати часов в сутки, провод капельницы не дотягивался до моей кровати, приходилось кормить дочку стоя. Я стояла, кормила и плакала, мне было жалко её, себя и всю нашу голубую, погрязшую в пандемии планету.
Для меня само попадание в больницу было шоком. Дело в том, что мой семнадцатилетний сын ни разу в жизни в больницу не попадал и никогда ничего себе не ломал, хотя он активный мальчик, ещё и велосипедист. Но Бог миловал. На четвёртый день я взяла себя в руки, перестала реветь белугой при одном только взгляде на крепко примотанную к туловищу правую ручку дочери и позвонила Сергею Шаргунову, попросив раздобыть для меня в карантин святой воды. К вечеру доставили воду, мы умылись и решили, что отныне и навсегда будем счастливы и здоровы вопреки всему. «Девочка моя, ты родилась в Москве из-за пандемии и невозможности уехать, а так-то ты донецкая боевая девочка», — говорила я дочери, и ни одна слезинка больше не упала из моих глаз.
В неонатальном отделении нет зеркал. Ни одного. Заметила я это только через четыре дня. Нет зеркала над умывальником, в коридоре, нет его даже в ординаторской. Причесаться усталая мама может, глядя в стеклянные стены палаты-бокса, в которой лежит вместе с ребёнком. Местная мода — странного вида пучок из волос непонятного цвета, у кого-то пучок на затылке, у кого-то на макушке. В принципе, никто не заморачивается своим внешним видом. Вы можете мне сказать, что и в роддоме мамы не особенно внимательны к себе, всё внимание направлено на ребёнка. И я с вами поспорю. В роддоме лежат усталые, но очень счастливые мамы, которым хочется прихорашиваться. В неонатальном отделении счастливых мам нет, они появляются разве что в день выписки. Да, счастья здесь нет, но есть маленькие радости. Ребёнок прибавил в весе, сняли противный катетер, ночью не мучили колики, стало хватать молока, пришли хорошие анализы.
Из боксов мамочки выходят лишь по делу и без детей, которых выносить можно только на процедуры и анализы. Разумеется, люди, которые выбрали для себя работу в неонатальном отделении, особенные люди. Невероятный врач-неонатолог Дарья Перелетова. Редкая птица, способная перелететь любую реку непонимания. Она умеет находить правильные слова для испуганных мам. Нашла она их и для меня. Правильные слова — это очень важно в медицине. Не так, как двести лет назад, когда почти вся медицина сводилась к словам, но все равно важно. Именно Перелетова первой заметила, что у ребёнка проблемы с рукой: «Мы, разумеется, сделаем рентген, но я и без рентгена вижу, что ключица повреждена».
У Перелетовой звериная интуиция, первые дни она к нам часто заглядывала, справлялась о самочувствии дочери, а потом я увидела, что доктор расслабилась. Вот это расслабление доктора дорогого стоит, в этом расслаблении кроется ещё одна радость для мамы, которая понимает, что если у доктора отлегло, кризис миновал и дела пошли в гору. Ведь врачи сильны не только фундаментальными знаниями, опытом, но и интуицией. Особенно интуицией. Сколько раз я была свидетелем того, как наш донецкий талантливый педиатр Анна Сахновецкая, вырастившая мне сына, на мою панику отвечала, что беспокоиться не стоит, а на моё спокойствие говорила, что пора начинать предпринимать срочные меры. Хотя мне казалось, что в первом случае с сыном что-то серьёзное, а во втором — никаких угроз. В реальности всё было ровно наоборот.
Ещё один штрих к портрету Перелетовой. Кто-то посмеётся, кто-то решит, что он не очень-то и важен. Нет, дорогие мои. Важен! Неонатологи носят очень короткие ногти, работа обязывает. У Перелетовой тоже короткие ногти, было видно, что доктор стригла их несколько недель сама. Это в который раз убедило меня, что коронавирус — это не шутка. Поверьте мне, молодая женщина, которая любит и умеет за собою ухаживать, без труда нашла бы в Москве подпольный салон, но Перелетова это не сделала. Бережёт себя и нас.
Когда дочери стало лучше, я исподтишка начала наблюдать за медсёстрами. Все очень разные, но все невероятно деловитые и конкретные. Есть среди них и двадцатилетние красотки, и опытные дамы за пятьдесят пять. Какие-то из них улыбчивы и нежны, какие-то угрюмы. Причем угрюмы они вполне оправданно. Каждый день они сталкиваются не только с последствиями врачебных ошибок, родовых травм, врождёнными аномалиями, но и материнской безалаберностью, которая порою угрожает самой жизни ребёнка. Один раз я стала невольным свидетелем сцены, когда медсестра отчитывала нерадивую мать за то, что та не умеет ни кормить, ни пеленать ребёнка, несмотря на то, что это третий ребёнок в семье. «У вас отсутствуют навыки ухода, — говорила медсестра, — учитесь, пеленайте, смотрите, как делаю я. Делайте так же».
Еще когда я лежала в роддоме, мы с моей соседкой по палате Анной Заксон вспоминали слова протоиерея Дмитрия Смирнова, над которыми посмеялся весь цивилизованный мир. Слова эти были о девичьей судьбе, о том, что девочек надо прежде всего готовить в мамы, что именно в этом главное предназначение женщины. Конечно, можно не соглашаться с резкой формой, в которую Смирнов облек свою мысль, но ведь он во многом прав. Почему быть мамой не учат в школе? Почему не рассказывают, как пеленать ребёнка и обращаться с малышом. Я не уверена, что большинству девочек пригодится, например, химия, но точно знаю, что наука быть матерью нужна 90% будущих женщин. Многие сейчас ругают Советский Союз, но я с самого дна памяти выудила знание о том, как правильно пеленать детей. Я-то, советская девочка, в детском саду играла в куклы, пеленала их, высаживала на горшок и училась быть матерью. Потом, правда всё забыла.
У современных русских людей не слишком многодетные семьи. Возможно, что в ближайшем будущем ситуация выправится благодаря увеличившимся выплатам и коронавирусу. Уже есть сведения, что в это сложное время многие ранее бездетные пары смогли забеременеть, но об этом я напишу другую заметку. В немногодетной семье девочке попросту не на ком научиться быть матерью. Поэтому молодой русской маме премудрости мамской науки надо постигать самой. Чего нельзя сказать о мамах, принадлежащих к малым народам, населяющим Российскую Федерацию. В детстве я часто бывала в Дагестане. Все мои сверстницы были не просто приучены к домашней работе, они её безоговорочно выполняли, а также присматривали за младшими братьями-сёстрами. Появление собственных детей не было шоком для моих подруг по детским играм, в то время как я, родив первенца, многое делала неправильно.
В соседнем боксе лежала молодая женщина. Всё, что я о ней знаю: она носила ослепительно розовый халат и постоянно пела. Родом она была из Киргизии. Это я потом выяснила. Её тонкое ласковое пение было отчётливо слышно в нашем боксе. О чём она пела своему выздоравливающему малышу? О том, чтобы он поскорее набирался сил? О том, что трава зелёная, а солнце горячее? В любом случае ребёнок постоянно слышал мамин голос. Придавало ли это ребёнку сил? Я уверена, что да. Незнакомая киргизка пропела своего ребёнка, пением отогнала беду.
Коронавирус модно сравнивать с радиацией. Они — невидимые убийцы. Когда попадаешь в неонатальное отделение, начинаешь кожей чувствовать радиацию иного рода — целительное излучение любви, которая живёт внутри усталых мам. Их дети, едва успев появиться на свет, уже вынуждены бороться за своё здоровье. Мама и ребёнок в период новорождённости похожи на две слипшиеся карамельки. Невидимые ниточки тянутся от мамы к ребёнку и питают малыша.
Сколько раз любая мать за жизнь повторяет фразу: лучше бы болела она, чем дитя? Сотни раз! Это касается всех мам мира, в соседнем боксе со своим малышом лежала арабка, не знавшая ни слова на русском. Она носила длинный чёрный платок, контрастировавшим с пастельными тонами одежды сотрудников и пациентов отделения. Однажды мы нею оказались в одной очереди на рентген. Она сидела на лавочке и горько беззвучно плакала, слёзы капали на лицо её малыша. Медсестра через переводчик в телефоне спросила: «Почему Вы плачете?» Женщина взглядом и жестами ответила, что из-за ребёнка. А из-за кого бы ещё ей плакать…
Более двадцати лет подряд я ношу линзы и боюсь идти на операцию. Да, знаю, глаз человека достаточно изучен, чтобы не страшиться скальпеля. Линзы я ношу однодневные, утром вставил, вечером снял, спать в них нельзя. К стыду моему на десятый день пребывания в Морозовской я вспомнила, что не меняла линзы. И удивительное дело я не испытывала никакого дискомфорта, а может и испытывала, но не обращала внимание. Десять дней подряд, не меняя линз, не смыкая глаз. Кажется именно в этом «не смыкая глаз» и состоит материнство, вечная прекрасная вахта до самого конца. Даже когда они становятся взрослыми и явно умней родителей, мы всё равно присматриваем за ними хоть в полглаза, но при этом любим их во всё огромное родительское сердце и даже больше.
