— Если мы ведем речь об Исламском государстве (ИГИЛ, организация запрещена в РФ. — Ред.) или движении Талибан в Афганистане, то я бы не сказал, что в связи с коронавирусом они уменьшили свою боевую активность.
Более того, в таких регионах, как Центральная и Западная Африка, где сегодня укрепляются филиалы ИГИЛ, как раз происходит заметная активизация боевых действий. Так, настоящая локальная война между сторонниками «халифата» и правительственными войсками уже несколько месяцев идет на северо-востоке Нигерии, в районе Борно. Там боевики открыто атакуют казармы нигерийской армии, в частности, в городе Гамбуран Гала. Не менее жарко сегодня и в районе Йобе, где игиловцы недавно обстреляли из 120-мм миномета казармы нигерийской армии в городе Гунири. В начале апреля у села Мадаи в районе озера Чад за неделю боевых действий боевики Исламского государства уничтожили до 70 военнослужащих из коалиции Африканского Союза. Очевидно, что обстановка на северо-востоке Нигерии будет продолжать обостряться, так как местные правительственные силы пока не способны справиться с набирающими силу сторонниками «халифата».
Похожую ситуацию мы наблюдаем сегодня на востоке Африки, в Мозамбике, где местные ячейки ИГИЛ уже не просто атакуют патрули и КПП силовиков, но и захватывают отдельные населенные пункты, угрожая даже отдельным небольшим городам. Например, несколько дней назад джихадисты ИГИЛ уничтожили группу военнослужащих мозамбикской армии прямо в городке Модомби, район Кабо-Дельгадо, захватив автомобиль и оружие в качестве трофеев. При этом оставшиеся в живых местные силовики просто бежали из города.
Замечу, что сегодня в структуре ИГИЛ, по всему миру, существует восемь активных «вилаятов» — условных провинций, в которых ведутся интенсивные боевые действия. Так вот, четыре из них, то есть половина, находятся на Африканском континенте (включая египетский Синай). За последнюю неделю боевики африканских «вилаятов» ИГИЛ провели 17 террористических операций, в ходе которых погибли и получили ранения около 112 человек — как правило, сотрудников силовых структур и гражданских служащих. Для сравнения — в Ираке и Сирии, то есть в самом сердце «халифата», за то же самое время джихадистами было проведено 40 нападений, в результате которых погибли и были ранены 88 человек. Как видно из этой статистики, африканские «вилаяты» ИГИЛ по своей террористической эффективности (количеству жертв нападений) уже превзошли иракских и сирийских джихадистов.
Поэтому говорить о том, что коронавирус как-то сбил интенсивность глобального джихада, который ведется в странах вроде Сирии, Ирака, Афганистана или ряде регионов Африки, я бы не спешил.
Более того, сейчас боевики Исламского государства даже пытаются использовать коронавирус в собственных пропагандистских целях. В ИГИЛ, например, уже называют пандемию новым «воином Аллаха», который, по словам пропагандистов «халифата», поражает именно те страны, которые, по их мнению, «ненавистны Господу»: «атеистический» Китай, управляемую «крестоносцами» Италию, управляемые «иудеями» США, а также шиитский Иран. Так что пока, во всяком случае, на информационно-пропагандистском уровне, лидеры ИГИЛ рассматривают вирус COVID-19 как своего союзника, как ресурс, а не как проблему.
- А как они не боятся? Вирус же не разбирает, кто исламист, а кто нет.
— ИГИЛ выпустил специальную инструкцию для своих сторонников о том, как себя вести в ситуации с пандемией. Ничего оригинального в этих рекомендациях нет, все эти советы основаны на уже известных хадисах (предании о словах и действиях пророка Мухаммада).
Так, игиловские пропагандисты рекомендуют мыть руки, держать закрытыми емкости с водой, не покидать земли, если там уже вспыхнула эпидемия (терпеть, переносить, несмотря на угрозу смерти), а если собирались ехать в страну с пандемией, то отложить поездку.
В этих же инструкциях указано, что если джихадист умрет в результате коронавируса, то он автоматически станет шахидом, то есть смерть от эпидемии приравнивается к смерти на поле боя, что, в соответствии с мифологией джихада, гарантирует попадание в рай со всеми вытекающими отсюда позитивными последствиями.
- Насколько пандемия затрудняет борьбу с терроризмом?
— Конечно, для тех, кто борется с терроризмом, угроза коронавируса создает проблемы. В том же Афганистане армия и силы безопасности, хотя и продолжают жестко и эффективно уничтожать террористов, проводят свои операции с оглядкой на этот фактор. Более осторожно ведет себя и западная коалиция в Афганистане, которая очень жестко соблюдает карантинный режим.
Даже американцы, которые по итогам февральской сделки с талибами в Катаре пообещали начать вывод из Афганистана определенного количества своих войск, приостановили этот процесс именно потому, что вывод не может гарантировать безопасность личного состава, делает солдат и офицеров уязвимыми для коронавируса.
То же самое происходит сегодня в Ираке и Сирии, где фиксируется много случаев заболевания COVID-19, хотя и не таких катастрофических и массовых как в том же Иране. Фактор коронавируса вынуждает иракских и сирийских силовиков вести себя очень осторожно и планировать свои боевые операции против террористов с учетом инфекционной угрозы.
В Африке, которая сегодня еще остается на периферии пандемии, фактор COVID-19 пока не препятствует силовикам вести боевые действия против игиловцев. Однако там есть другая проблема — она заключается в том, что местные силовики оказались не готовы к агрессивной стратегии ИГИЛ и близких к ним исламистских группировок, к очень активной экспансии джихадистов в регионе. Повторюсь, в Мозамбике, Камеруне, Нигерии и других странах Черного континента боевики ИГИЛ сегодня все чаще одерживают пусть локальные, но достаточно яркие победы, о которых они широко информируют свою аудиторию в Telegram, WhatsApp, в других соцсетях, подчеркивая тем самым свою растущую силу и боеспособность.
- Если говорить о постсоветском пространстве, насколько ситуация с пандемией делает уязвимой Средней Азию для террористических атак?
— Средняя Азия всегда будет оставаться слабым звеном Евразии с точки зрения перспектив активности различных джихадистских структур просто в силу своего географического положения. Она является и мягким геополитическим подбрюшьем России, и исламским сердцем Евразии.
В центрально-азиатской политике сегодня начался процесс смены поколений. Уходят те люди, которые стояли у истоков среднеазиатской постсоветской государственности, вышедшие из советской системы, для которых ислам не являлся личной ценностью. Да, они могли посещать мечети, слушать проповеди, даже совершать хадж, но для большей части выходцев из Советского Союза искренняя вера была скорее исключением, чем правилом.
При этом после краха коммунизма местные постсоветские режимы никакой внятной собственной идеологии не сформировали. В Средней Азии 25 лет процветала верноподданническая практика культа личности и публичного тотального обожания постсоветских вождей, которым уже при жизни памятники ставили. Среднеазиатские президенты, которые создавали на руинах Советского Союза свои маленькие деспотии, избегали любых соскальзываний в национализм или в религию. Они пытались создать общества, в центр которых поставили самих себя, претендуя на фактический статус земных богов. Однако сегодня эта суррогатная идеологическая практика себя полностью дискредитировала и исчерпала, сейчас все это сыпется.
Кстати, если на Украине предпринимались небезуспешные попытки развивать собственные националистические доктрины, то в Центральной Азии они так до сих пор и не оформились в какие-то внятные и целостные теории. В отличие от Украины национализм там недоразвит. Он скорее напоминает ситуацию в России, где национализм — это по-прежнему экзотическое, во многом маргинальное явление, искренне его исповедует весьма незначительное число людей.
Экономическая основа среднеазиатских государств не очень надежна, социальная политика достаточно слаба, безработица и низкий уровень жизни являются колоссальной проблемой. Как и в большинстве постсоветских республик, там процветает коррупция, кумовство и клановость, отсутствует доступная система социальных лифтов, элиты нередко формируются из представителей не то, что одного субэтноса, но и из выходцев из одного района или города.
Замкнутость безответственных элит приводит к тому, что местное население воспринимает власть как чужеродный и даже враждебный элемент жизни. Особенно сильно такое восприятие среди молодого поколения, которое выходит на социально-политическую сцену и активно заявляет о своих правах и интересах. Пока это поколение, сформированное уже после краха СССР, ждет, когда естественным путем уйдут со сцены одряхлевшие постсоветские вожди, когда начнется смена политических элит в среднеазиатских республиках. Но это ожидание происходит в идеологической пустоте, которую все активнее пытаются заполнить проповедники ИГИЛ и других джихадистских организаций.
- В чем главная сила этих проповедников?
— Они предлагают ценности, основанные на своеобразной трактовке Корана и Сунны, которые хорошо в психологическом плане продуманы именно для работы с молодыми людьми. Большую роль в этом играет интернет-ислам, который сегодня легко справляется с традиционным исламом.
Нынешнее поколение муфтиев и религиозных лидеров, сформировавшихся в постсоветскую эпоху, недостаточно адекватно для молодых мусульман, которые по-другому воспринимают трактовки ислама и способы обучения религиозному знанию. У них другие религиозные авторитеты, которые не дискредитированы сервильным отношением к власти.
Поэтому, кстати, традиционный ислам, на мой взгляд, лишь весьма условно можно рассматривать как главный фактор, способный сдержать вероятный всплеск религиозного и политического радикализма в Среднеазиатском регионе. А этот всплеск, опять же, на мой взгляд, неизбежен, и он может произойти уже в момент, когда со скорым уходом стареющих вождей окончательно начнут рушиться постсоветские политические системы в странах Центральной Азии. Если, конечно, эти системы и возглавляющие их элиты не найдут эффективных способов самореформирования.
- У какой из стран региона больше шансов провести успешную модернизацию своей системы?
— Сейчас мы видим попытку социально-экономической и политической модернизации в Узбекистане, слабые попытки что-то изменить фиксируются в Казахстане. Киргизия — это такая своеобразная центральноазиатская Швейцария, которая развивается по своим законам, уже предпринимала несколько попыток реформ, но вряд ли их можно считать завершенными, а значит, успешными.
В Таджикистане и Туркменистане — замороженные политические режимы, и если ситуация там не поменяется, то крах их будет иметь тяжелейшие последствия для региона. Эти две страны рискуют стать слабым звеном в Центральной Азии, поскольку они наименее всего восприимчивы к переменам.
Сейчас все внимательно смотрят за модернизацией Узбекистана, где президент Шавкат Мирзиеев пытается вытолкнуть республику из колеи, по которой она ехала последние 25-30 лет. Дальше ехать в ней невозможно. Республика слабо развивалась в социально-экономическом плане, политическая модель Ислама Каримова там давно деградировала окончательно.
У Узбекистана больше всего запаса прочности с точки зрения общественных надежд и ожиданий, но в других среднеазиатских республиках, к сожалению, люди на своем опыте убедились, что любые перемены происходят скорее к худшему, чем к лучшему. Пока трудно судить, насколько будут успешны реформы Мирзиеева. Если они будут успешны, то тогда могут стать позитивным примером для всей Центральной Азии, другие страны региона, скорее всего, попытаются пойти по «узбекскому» пути. Если, напротив, проект модернизации Узбекистана провалится, то велика вероятность того, что рухнет и вся региональная политическая система.
Джихадисты, сторонники радикального ислама, внимательно следят за процессами в Узбекистане и регионе в целом. Они понимают, что перед ними открывается шанс на политический прорыв, что есть потенциальный большой социальный резервуар, на который может попытаться опереться джихадизм в самых разных его видах и проявлениях. Все прекрасно понимают, что постсоветская система в Центральной Азии была несправедливой, жесткой, крайне негуманной по отношению к людям. У постсоветской модели в регионе много противников, прежде всего, из числа молодежи. Но немало противников может быть и у проекта модернизации, если она, как обычно, будет проводиться за счет простых людей.
Среднеазиатская молодежь, в отличие от их выросших в СССР родителей, дедушек и бабушек, не собирается ждать светлого будущего еще 20, 30, 50 лет. Если в ходе начавшейся смены поколений элит в регионе молодым людям не будет предложена достойная социальная альтернатива обанкротившимся постсоветским режимам, то свою альтернативу предложат идеологи радикального ислама и радикального национализма.
- Россия готова к тому, что центральноазиатская модернизация может провалиться и что на ее южных границах появятся новые вызовы и угрозы?
— На мой взгляд, Россия к этому не очень готова, потому что у нее сейчас и своих проблем хватает — экономических, социальных, политических, в том числе, связанных с транзитом власти. Российской элите, вышедшей из СССР, тоже предстоит решать, как дальше будет развиваться Россия, причем, в ситуации острого экономического кризиса и геополитических вызовов. Хотя в каких-то моментах путинская система была достаточно успешной и эффективной, но она не смогла решить важнейшую проблему экономического суверенитета. Можно сколько угодно строить ракетоносцы, присоединять Крым и модернизировать армию, но если экономический суверенитет ядерной державы определяется котировками на нефть, которые формируются где-то в Аравийской пустыне, то этот суверенитет можно считать пунктирным.
Перед Россией сегодня стоит задача модернизации собственной экономики и проведения реформ, которые много раз откладывались: сегодня мы пожинаем первые плоды этой отложенной модернизации, а завтра будет еще «веселей». В такой ситуации Москве во многом уже не до чужих проблем.
Однако Средняя Азия — как российское мягкое "геополитическое подбрюшье" никуда не денется, вклад центральноазиатских трудовых мигрантов, работающих в России, в экономику своих стран очень велик: в Таджикистане он составляет едва ли не половину дохода госбюджета, поэтому влияние российского фактора на эту страну очень велико. Но есть и обратное влияние. Именно молодые мусульмане, которые приезжают в Россию из Средней Азии и отрываются от своих корней, становятся очень восприимчивы к радикальным идеям. У себя на родине, дома, они контролируются и сдерживаются семьей, друзьями, кругом знакомых, местными религиозными лидерами. В России же происходит атомизация мигрантов, они попадают в новую для себя среду, не очень дружелюбную, кстати говоря. И первыми, кто нередко протягивает им руку помощи, становятся пропагандисты и вербовщики ИГИЛ и других джихадистских групп, проповедники радикального ислама. Эта проблема очень серьезная — и для мигрантов, и для России, и пока не видно эффективных путей ее решения.
- Может, Россия допустила какие-то ошибки в отношениях с этими странами?
— Я считаю, что у России сегодня нет эффективной стратегии действий в отношении Центральной Азии. И это плохо. До последнего момента единственная стратегия Москвы заключалась в попытках затащить эти страны в Евразийский или Таможенный союз.
То же самое четко показывает ситуация с пандемией COVID-19, когда Россия фактически отказалась от системной помощи своим вроде бы союзникам по Средней Азии, жестко и беспощадно закрыв границы. Я понимаю, что это, возможно, правильно с точки зрения эпидемиологических и карантинных мер, но десятки, если не сотни тысяч людей лишились заработка, средств к существованию, поскольку они не могут теперь работать в России и не могут выехать из России, не могут прокормить свои семьи.
Наконец, не надо забывать, как обращаются с нашими среднеазиатскими «союзниками» из числа трудовых мигрантов в России. СМИ регулярно пишут о полицейском и чиновничьем произволе, коррупции в миграционных службах, многочисленных случаях унижения человеческого достоинства. Приехавшие на работу в Россию люди, которых мы вроде бы считаем представителями дружественных государств, предоставлены сами себе, на них смотрят как на нахлебников, на «понаехавших». Так к союзникам не относятся. И это говорит о том, что Россия пока явно недооценивает те перемены, которые в Средней Азии могут произойти, и то, как эти перемены скажутся на самой России.
- Находятся ли сейчас в безопасности страны вроде Украины, которым удавалось пока избежать террористических атак джихадистов?
— Как показывает практика, сторонники исламистских организаций пытаются сегодня работать и на Украине. Там также ведется пропаганда среди немногочисленных работающих мусульман или крымских татар. Но главное, что там, как и в России, предпринимаются попытки активного обращения в радикальный ислам людей славянской национальности, для которых исповедование ислама не является традицией. В РФ количество молодых русских, украинцев и белорусов, которые начинают принимать ислам, увеличивается. Да, это не тотальная тенденция, но этих людей становится больше. И я знаю, что многих муфтиев России, исповедующих традиционный ислам, тревожит большое число новообращенных.
На мой взгляд, сам по себе рост популярности ислама среди части молодых славян не является проблемой. В конце концов, как писал поэт, «каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу». Проблема не в исламе, а в том, что через его ценности и практики пытаются проникнуть в сознание молодежных сообществ пропагандисты и вербовщики джихадистских и террористических групп. А для них не ислам, а специфически понимаемый «джихад» стал подлинной религией.
Насколько мне известно, на Украине тоже существует такая проблема. Там также становится заметным феномен «новообращенных», когда люди, которые не имеют в своей семье исламских традиций, принимают ислам в его радикальной форме и часто хотят выглядеть бо́льшими мусульманами, чем сами мусульмане. Вот такие молодые люди формируют группу риска, за ними, в первую очередь, и охотятся вербовщики ИГИЛ и других террористических группировок.
Я знаю случаи, когда сотрудники СБУ задерживали сторонников ИГИЛ, которые пытались передвигаться через Украину или осесть в ней. Это показывает, что для Киева проблема радикального, джихадистского ислама также является серьезной. И, кстати, это открывает возможности для взаимодействия российской и украинской стороны. У России сегодня сложные отношения с Украиной, но борьба с исламскими радикалами, необходимость противодействия «джихадизму» может стать той сферой, где сформируется прагматичное партнерство между российскими и украинскими спецслужбами.
Если вы изучите пропагандистские материалы ИГИЛ, проанализируете идеологические принципы сторонников «джихада», то увидите, что для них и украинцы, и русские — это все «кафиры», «неверные», «крестоносцы», которые подлежат уничтожению. Для ИГИЛ офицеры ФСБ и СБУ, борющиеся с терроризмом, — одинаковые враги, которых необходимо уничтожать физически. И это хороший повод Москве и Киеву задуматься о координации усилий по противодействию общей угрозе.
Сегодня все страны постсоветского пространства — республики Средней Азии, Россия, Украина, Белоруссия и другие — воспринимаются в качестве целей и мишеней для джихадистских группировок и их идеологов. Для них все мы — «враги ислама». Договориться с ними не получится. Значит, надо вместе противостоять этому злу.
