Не буду сейчас разбирать ту ситуацию, но в целом этот образ, растиражированный государственными медиа, был далек от реальности. Я не был человеком радикальных либеральных взглядов никогда.
Это краткое вступление понадобилось для того, чтобы объяснить, почему распад СССР я, как и Владимир Путин, считаю «величайшей геополитической катастрофой».
Мои взгляды формировались в кружке русских интеллигентов, влюбленных в Россию, ее имперское величие, историю и культуру. Это был патриотизм самого высшего качества без всякой примеси национализма. Поэтому советское государство я воспринимал не как коммунистический строй, от которого к моменту распада мало что оставалось, а как империю, в которой множество народов собрались в единое целое, притом что именно России в этом союзе принадлежала цементирующая роль. Мне нравилось это удивительно пестрое культурное многообразие, сложнейшая иерархия национальных обычаев и традиций — от трайбалистских обществ до общественных отношений европейского типа. С этим фантастическим миром нужно было уметь управиться, и у России, которая в то время именовалась СССР, это неплохо получалось. Себя в этом многоцветье народов и наций Россия традиционно умаляла, отказывая русским в праве иметь свою республику в составе Союза, перераспределяя ресурсы из центра на окраины. Хорошо это или плохо — вопрос особый, но она именно что служила тем народам, которые потом объявят ее тюремщиком.
19 августа рано утром меня разбудил звонок. Мой коллега по «Радио Свобода» Михаил Соколов, задыхаясь, объявил, что началось. «В стране государственный переворот, — объяснил он еще не очень проснувшемуся мне и предложил немедленно отправиться в Верховный совет России, который, как было совершенно очевидно, станет центром сопротивления.
Признаюсь, весть меня взбудоражила и абсолютно не напугала. Переворот для того, чтобы сохранить общую государственность, мне представлялся хорошим выходом из положения, но я ни секунды не верил, что из этого что-то выйдет. На национальных окраинах — главным образом в Прибалтике и Грузии дело уже давно шло к отделению. Можно было гадать, когда это произойдет — раньше или позже. Господа националисты, рвавшиеся к власти, были совершенно непотребной публикой, которая с идеями демократии не монтировалась вовсе. А единый союз народов представлялся мне куда более высоким проявлением человеческого духа, чем сепаратное существование в националистическом угаре. Достаточно вспомнить невменяемого нациста Гамсахурдию, которого я неплохо лично знал еще по диссидентским временам.
То, что у ГКЧП ничего не получится, стало ясно прямо во время знаменитой пресс-конференции, где Таня Малкина задала Геннадию Янаеву сделавший ее знаменитой вопрос о государственном перевороте. И сам вице-президент, и глава Комитета по чрезвычайному положению, у которого ходили ходуном руки, и возможность задать такой вопрос являли собой картину побоища.
Эти люди не верили в себя, система управления страной, развинченная Михаилом Горбачевым, уже не могла гарантированно обеспечить проходимость и исполнение приказов сверху донизу. Не было надежды ни на армию, ни на МВД, ни даже на КГБ. А партноменклатура и комсомольские вожаки уже давно в душах своих попрощались со страной и хищно посматривали на Запад, где, как они считали, им уготована райская жизнь. Да и народ в целом верил, что там «пышнее пироги» и сто сортов колбасы, которая казалась эталоном роскошной жизни. То есть, внутри системы уже вызрело глобальное предательство — государство сдали за более высокий уровень потребления. Никто же не думал, что впереди наоборот — нищета и голод, безработица, хаос и тотальный грабеж.
Опереточность происходящего ощущалась и в парламенте: здесь много пили, веселились, изображали беспокойство и деловитость. В эти тревожные дни и зарождалась та идиотическая суматоха, которая стала обязательным свойством всего периода, когда у власти находился Борис Ельцин. ГКЧП была хорошей попыткой, но с негодными средствами. Государственники попытались догнать уходящий пьяный паровоз, где в кабине машиниста находился Михаил Горбачев, не желавший брать на себя ответственность за сохранение государственного единства, а, напротив, заигрывавший с националистическими элитами, взявшими власть на окраинах.
Кто-то считает, что могло получиться. А я думаю, что ну, наверно, можно было продлить агонию на какое-то время, но не более того. Люди, массово обманутые видами на прекрасное будущее в объятиях Запада, перестали считать Советский Союз своей родиной. И у них появился рычаг для взлома государства — российский парламент с его главой, которые в течение последующих четырех месяцев перехватили власть и уже окончательно демонтировали СССР.
