Эти ребята познакомились на войне. Часто жили вместе — в гостиницах, общежитиях, полуразрушенных домах, в окружении и на линии фронта. Помогали друг другу в съемках, не думая о конкуренции своих изданий. Потому что это война. О том, как там было, они рассказали обозревателю МИА «Россия сегодня» Вере Костамо (воспоминания коллег, которые работали с Андреем в Москве — в материале «Последняя война Андрея Стенина»).
«Мы то бегали в бомбоубежище, то нет»
Дмитрий Стешин, военный корреспондент «Комсомольской правды»:
Когда мы прилетели на вторую египетскую революцию, оказалось, что военным совершенно не нужно было освещение всего того, что там происходило. В страну старались не пускать, придирались ко всему, даже к бронежилетам с надписью «Пресса». Андрея мы заметили еще в самолете, но знакомы с ним не были. Он вез с собой весь набор журналиста, который работает в горячей точке: каску, бронежилет, противогаз со сменными фильтрами. Мы вместе шли после таможенного контроля, и каким-то образом Саша Коц проскочил с нашим оборудованием, а Андрея задержали. Получилось так, что он отвлек внимание. И я с ним остался. Около часа мы пытались решить вопрос.
Все остальные ребята-военкоры нас ждали. Андрей так проникся тем, что мы разделили его проблемы, что после этого случая мы начали дружить…
На Евромайдане и юго-востоке Украины мы снова работали бок о бок.
Банкоматы не выдавали деньги даже в Донецке. У Андрея стали кончаться деньги, а за номер в гостинице без света и воды просили 600 гривен за сутки. И он снял за какие-то копейки квартиру в пятиэтажке на улице Ленина.
Мы слышали, как обстреливали соседние дома и квартал, где жил Стенин. Звук от «Града» такой, как будто черти высыпают горох в пустое ведро. А утром мы встретили Андрея у нашей гостиницы, он сидел на крыльце.
По утрам мы вытаскивали туда генератор, пользовались сами и давали местным жителям заряжать телефоны.
Спросили Андрюху, что он тут делает. Он рассказал, что ночью попали в соседний дом, он услышал крики.
— Я взял свечку, фотик. Часа два помогал мужику откапывать из кирпичей убитую жену. А пораненная бабка сидела в кресле и повторяла: «Где Маня? Где Маня?» Мы ей объясняли-объясняли, а потом бросили. Она, наверное, с ума сошла. А потом я двинулся домой и вдруг понял — я вообще живу один в подъезде. В доме пара человек осталась, они из подвалов не вылезают. Меня если убьет или завалит, так вообще никто и никогда не найдет. Можно, парни, я у вас поживу?
Тогда ночью он не сделал ни одного кадра.
Андрей сначала жил вместе с Сашей (Александр Коц, военкор «КП» — ред.), но тот во время обстрелов только делал музыку громче и никак Андрюху морально не поддерживал. И мы решили, что социопат должен жить с социопатом, и Стенин переехал на этаж выше, ко мне. Коц, кажется, немного обиделся и сказал: «Бывайте, ихтиандры, все равно, если что — ко мне в номер провалитесь».
***
Андрюха очень любил шутить. У нас была любимая тема пиара. Мы пиарили друг друга.
Один раз мы попали под обстрел снайпера, он нам прострелил колесо, мы чудом выбрались. Вечером Стенин разбирал снимки и говорит: «Слушай, у меня тут два снимочка есть, на одном ты такой жалкий лежишь, напуганный, а на втором мужественный, снимаешь. Какой мне в редакцию отправить? Вот где ты жалкий, он более выразительный». Я ему отвечаю: «Знаешь, Стенин, от выбора снимка зависит то, где ты проведешь сегодня ночь. Либо будешь жалко всхлипывать на коврике перед номером, либо будешь нежиться в мягкой кроватке с грязным бельем. И он в итоге отправил тот кадр, где я снимаю на видео муравьев на асфальте».
Андрея нужно было отзывать. Я никого не виню, потому что он все решения всегда принимал только сам. Есть такая беда у журналистов, которые работают на войне. Они находятся в гуще событий, но в боевых действиях участия не принимают, им обычно сильно не достается. И через месяц-полтора возникает ничем не оправданное ощущение неуязвимости, потеря страха и чувства самосохранения.
Последнюю неделю в Славянске по городу долбили с утра до ночи. И был момент, когда мы то бегали в бомбоубежище, то нет. Все ждали, когда по нашей гостинице попадут. Однажды я курил на балконе, и мимо меня метрах в десяти прошли с шипением два гаубичных снаряда. Мне даже показалось, что они светятся в темноте. Они хлопнули за гостиницей в парке.
А Андрюха сидел на балконе, на диванной подушке, в это время он уже жил у меня в номере, и слушал заглавную тему фильма «Апокалипсис сегодня» и пил джин с кока-колой. Тогда я ему сказал, что с таким оголтелым подходом к жизни в Царство Божие может и не возьмут, но в Вальхаллу точно.
Он только посмеялся, а я уже спустя год понял, что Андрей в этот момент осознал, что нет смысла беречься, ничего невозможно на этой войне предугадать и просчитать заранее.
Одно время я в своей комнате строил на кровати из подушек такой домик поросенка Наф-Нафа, я его накрывал бронежилетами, зная прекрасно, что если залетит гаубичный снаряд, то меня снесет вместе с кроватью. А Миша Фомичев жил с другой стороны гостиничного здания, туда ничего по определению не должно было прилететь. И к нему в окно залетел осколок.
Нет никакой логики. Тут только воля Божия.
***
Андрюха Стенин уже после своей гибели спас нас. Когда взяли Саур-Могилу в первых числах сентября, было непонятно, что происходит на юге, в Новоазовске, нам не советовали туда ехать напрямую, потому что там были блуждающие «котлы». И мы решили объехать через территорию России. Крюк был огромный, очень измучились, но все что хотели — сделали. Стало темнеть, и вот перед нами прямая дорога на Донецк, всего километров сто. И мы поехали. Ни встречных машин, ни попутных — плохой знак. Потом я увидел, что на пологом холме с украинской стороны стоит танк, и его пушка и фароискатель начинают шарить. А ехали мы на микроавтобусе с заваренными окнами, на таких передвигаются ополченцы. Я водителю кричу: «Быстрее, быстрее, 120 набирай!» На такой скорости автомат наводки танка не успевает отследить цель.
Коц мне говорит: «Дай мне бронежилет!» А я ему отвечаю: «Успокойся, я уже 90-й псалом читаю». Мы едем и едем. На наше счастье под Тельманово из кустов выскакивают люди, это был даже не блокпост ополченцев, а последний «секрет». Они нам сказали: вы, конечно, езжайте дальше, но там за пригорком по ночам украинцы выходят с пулеметом и тепловизором, стреляют по всем машинам.
И тут у меня в голове щелкнуло, что Андрюха погиб при точно таких же обстоятельствах. И мы повернули назад.
Я боюсь смотреть нашу последнюю переписку в «Фейсбуке», он мне там писал, как мотается. А это ведь самое страшное, когда зона боевых действий не имеет сплошной линии фронта, есть блуждающие «котлы», прорываются остаточные группы. На тот момент в «котлах» сидели и ополченцы, и украинцы.
Он рассказал историю, как они напоролись в лесопосадке на засаду. Но засада ждала не их, а кого-то из заместителей Стрелкова. И вот его машину расстреляли, а машина Андрея проехала.
И я ему писал, что это плохо закончится, он все понимал, но не мог не работать.
Он не берег себя совсем.
Все, с кем мы работали командой, на момент гибели Андрея уехали. Андрей остался, денег у него почти не было, да я бы не сказал, что там большой выбор водителей, которые тебя отвезут в нужные места. И он стал работать с ребятами из icorpus.ru.
***
Тело Андрея привезли в Донецкий морг вечером.
С утра сплю и слышу, что Коц по квартире мечется — вставай, не слышишь, стреляют. Слышу — да, долбят, даже полы подпрыгивают.
Нанесли удар по больнице, и несколько мин попали в морг. Как будто второй раз убить хотели.
***
Мы все время Андрюху вспоминаем.
Весной мы пришли навестить ребят на Троекуровском — Кляна, Волошина, Корнелюка и Андрюху. И было ощущение у меня, что Андрей с нами. Ладонь мне на затылок положил.
И я думаю, смотрит он на нас и думает — и что приперлись в такую даль и сидите с надутыми лицами, молчите? И я анекдот рассказал. Посмеялись мы все вместе. Вместе.
И вспомнилась недавняя история.
В Широкино был ад. Мы шли по такой скучной деревенской улице, и было непонятно, где она кончается и куда нас приведет. А потом на нас стала падать минометная мина, с таким тоненьким свистом — на излете значит, и прямо по нам, по всем признакам. Мы двумя группами шли, расстояние — метров тридцать. Смотрю — «Лайфы» уже под забором лежат, и я лежу, камера из рук выпала, я руки под себя подобрал. Рот в судороге, зажмурился, но свет вижу. В голове мелькнуло: «Волошин-Корнелюк», только там забор коричневый был, а здесь зеленый. Коц на меня навалился и прижался, тяжелый он в бронике. Я подбородок в грудь уткнул и представил, как тут сейчас все будет мести осколками. А потом тишина. И опять тишина. Не сработала, на мягкий огородик попала мина, на грядку цветочную — рыхлую.
Мы встали и пошли дальше, а через сто метров открылась нам красота — море до горизонта плещет, забор бетонный весь в бойницах, из автоматов садят. Из «Утеса» тоже садят, магазины набивают. Война! Мне сразу же гильза горячая за ворот залетела, на живот, и пока не остыла, я там согнутым крабом передвигался. И подумал я тогда: «Вот бы Стенину тут понравилось — картинка чумовая!» А потом выяснилось, что и Коц также подумал, и Сема Пегов. Ездит с нами Андрюха! А когда мы дома — лежит на Троекуровском.
«Стенин не был безрассудным. Он всегда умел просчитать ситуацию»
Семен Пегов, военный корреспондент Lifenews:
Моя первая командировка в горячую точку была в 2013 году в Каир. Как-то с Маратом Сайченко мы отсняли материал про беспорядки у мечети на площади Рамзеса. Пришли туда утром снова — освежить картинку с другого ракурса. К нам подошли трое, из них Марат был знаком только с Андреем. Протягиваем друг другу липкие от египетской духоты руки. С ним (со Стениным) — Саша Коц и Дима Стешин (военкоры «Комсомольской правды»). Знакомимся. Тогда, естественно, никто из нас не думал, что следующий год мы проведем вместе: Андрюха, Саня, Дима, Марат (он попадет в украинский плен под Краматорском). Что сначала будут Сирия, потом Евромайдан, Крым, снова Сирия, Славянск, Донецк, Снежное…
Андрюха выглядел так, как полагается военному фотографу. Когда я начинал работать, то, если честно, посмеивался над этим. Штаны с карманами, рубашка «милитари», ботинки-берцы песочного цвета, на шее чуть ли не арафатка. Год спустя я выглядел почти так же. Это Стенин — еще за год до того, как на Украине стали прицельно «работать» по журналистам — твердил, что нельзя выделяться, нужно максимально слиться с окружающими тебя людьми.
К слову, в Египте он запомнился тем, что, пожалуй, единственный из российских журналистов во время штурма мечети на площади Рамзеса смог оказаться внутри храма. Эти съемки были предметом справедливой профессиональной зависти.
Спустя три-четыре дня после тех событий мы уже летели в одном самолете до Бейрута, и оттуда отправились в Дамаск. Андрюха «упал нам на хвост», так было удобно и нам, и ему. Его работа не пересекалась с нашей, к тому же было проще оплачивать услуги фиксера.
Месяц мы провели бок о бок. Стенин, Миша Фомичев (тогда еще оператор LifeNews и фотограф «Известий»), и я. В таком же составе и полном ужасе мы покидали Славянск.
Андрюха все это смачно описал в своих полевых заметках. А тогда, в сентябре 2013 года, мы колесили по Сирии в ожидании удара США. Жили иной раз в одной комнатухе на всех — в гостиницах Дамаска, в студенческих общежитиях Хомса, в портовых отелях Латакии, полуразрушенных домах Маалюли и, конечно, на линии фронта, где солдаты Башара Асада противостояли исламистам.
В Сирии часто слушали «АукцЫон» вперемешку с классическими мусульманскими напевами. Из спиртных напитков Стенин предпочитал джин Bombay Sapphire. Арабскую кухню не любил и постоянно мечтал о суши.
После гибели Андрюхи я часто слышал, какой он был безрассудный, лез всегда в самое пекло, его было не остановить. Все это бред. Стенин всегда умел просчитать ситуацию, во многом благодаря ему у меня до сих пор целы все конечности.
Помню, в Сирии в горах мы с ним поссорились, пожалуй, первый и последний раз. Снимали, как «работает» по боевикам тяжелая техника армии Асада. Кто-то из военных сказал: надо поскорее отсюда сматываться — прилетит «ответка». Я и понятия не имел тогда, что это такое. Настаивал на том, чтобы остаться. Стенин был категорически против, Фомичев тоже. Я разобиделся в хлам. Обзывал их трусами по дороге обратно. Когда добрались до штаба, нам рассказали, что ребята, которых мы снимали, погибли. Я перестал обижаться.
Потом на войне в Донбассе всегда помнил об «ответках».
С Андрюхой было спокойно. Там, в Снежном, мы постоянно колесили вдвоем с ребятами из «Айкорпуса», где мы только не были, но у Стенина всегда был рассчитан план на любую оперативную обстановку — как выехать, куда спрятаться, как не потеряться. Я не считаю, что он погиб по неосторожности.
В Славянске — те, кто был под конец, те поймут — между людьми возникали какие-то совсем трогательные отношения. Месяц в окружении, без света и воды, XXI век — а во дворе рвутся мины, над головой летают снаряды. Даже для самых опытных многое в этой войне, в последней войне Андрея Стенина, было впервые. Для него тоже.
Там, в Донбассе, он все чаще говорил о том, что хочет снимать не фото, а видео. Я его всячески подзадоривал. На некоторых боевых — лайф-ту-тейпы (особый вид съемки сюжета, когда журналист постоянно находится в кадре и участвует в окружающих его событиях — Ред.) и стенд-апы мне записывал именно он. То есть я что-то там снимал сам — мы часто с оператором Мишей Фомичевым разделяли фронт работ — а в финале отдавал камеру Андрею, и он тренировался на мне. Отличное ЛТТ (лайф-ту-тейп) получилось возле вагонов-рефрижераторов на станции в Торезе — именно в них отправляли на экспертизу останки погибших пассажиров малазийского Боинга. Это ЛТТ мне полностью придумал и записал Андрюха. Не знаю, насколько это нарушает межкорпоративную этику, но на войне это нормально.
Жму руку, Андрюх, из тебя вышел бы отличный оператор, обнимаю и помню: «зимы не будет».
