Отпустите Донбасс!
Владимир Полупанов, «АиФ»: Володя, в интервью мне историк Андрей Зубов сказал, что происходящее на Украине — это движение в правильном направлении. Он имел в виду прежде всего её отказ от советского, коммунистического «наследства». А у тебя какие ощущения?
— Дай бог, чтобы у наших соседей всё было хорошо, я им искренне этого желаю, но пока я не вижу для этого предпосылок. Жители Киева и западных регионов страны сделали, как они говорят, «революцию достоинства» и решили, что Украина пойдёт «европейским» путём. Но они не очень хорошо понимали, какие настроения царят на окраинах страны, особенно индустриальных. Поэтому, когда часть жителей юго-востока Украины сказала: «А нам это не нравится!» — в Киеве возмутились: «Кто такие эти «несогласные»? Какие-то сепаратисты, «титушки». Нужно было приезжать, объяснять, разговаривать с людьми, а не бомбить их.
Я ни в коем случае не идеализирую ополчение. Там есть разные люди… Недалеко от моей дачи под Екатеринбургом в профилактории живут беженцы из Донбасса. В основном шахтёрские семьи. Я много разговаривал с ними. «Ты же шахтёр, чего тебя понесло в ополчение с автоматом?» — спросил я одного из них. Он мне ответил: «Мы из шахты вышли, следующая смена туда спустилась. Одним залпом украинских «градов» их всех накрыло. Шахты нет, работы нет, пацанов нет. Я на эмоциях взял автомат и пошёл в ополчение. Но через 2 месяца понял, что это не моё. Собрал семью, и мы уехали в Россию в чём были». Эти люди искренне не понимают, почему по ним бьёт артиллерия. Так что я не готов сказать, что Украина идёт правильным путём, и не понимаю, как декоммунизация может остановить войну.
«Хотим как поляки»
У меня масса друзей в Киеве, которые говорят мне: «Мы хотим жить, как наши ближайшие соседи поляки». Особенно молодые ребята одержимы идеей ездить в Европу без виз, чувствовать себя европейцами. Я их очень хорошо понимаю. Пожалуйста! Но, мне кажется, реформировать страну можно было плавно, без крови. При дикой непопулярности Януковича и при том количестве СМИ, которые были в руках тех, кто, собственно, и сделал эту революцию, можно было решить вопрос мирным и законным путём. Выбрали бы себе другого президента, и не было бы жертв.
— Как, по-твоему, можно остановить бойню в Донбассе?
— Выскажу, может быть, крамольную мысль. Но, мне кажется, украинским властям нужно проявить волю и мудрость и отпустить мятежные территории с правом возвращения. При этом оговорить условие, чтобы они не входили в состав России. Если Украина будет процветающим европейским государством, жители Донбасса сами с удовольствием попросятся обратно.
В конце концов, государство — это люди! Если жители ДНР и ЛНР хотят жить самостоятельно, пусть они так живут. Думаю, и большинство украинцев мало радует, что в этих горячих точках погибают их друзья, дети, братья. Эта война никому не нужна! Поэтому надо её немедленно остановить.
— Мы с украинцами, по-твоему, рассорились надолго?
— Мы начали воспринимать друг друга врагами, потому что идёт информационная война. Но информационный фон быстро меняется… Я где-то прочитал интервью Шнура. Журналистка его спросила: «Как же так, я у вас брала интервью три года назад, и вы мне сказали, что после 40 лет нет смысла выходить на сцену? Вы и публике своей говорили это. Сегодня вам 42, и вы всё ещё поёте». На что Шнур ответил: «Да кто помнит о том, что я говорил три года назад? Это же поколение Фейсбука. Эти люди через неделю не помнят, кто и что им говорил». Поэтому, я думаю, как только изменится информационное поле, отношения наших стран наладятся очень быстро.
Когда я служил в армии на советско-китайской границе в 1978-м, казалось, что круче врага, чем Китай, у нас нет. Нам показывали пропагандистские фильмы об агрессии Китая, о хунвейбинах. Мы выходили в наряд как минимум с двумя заряженными магазинами. Была реальная боевая обстановка. А сегодня мы с Китаем друзья. Думаю, с украинцами примирение произойдёт ещё быстрее. Тем более что нам всё равно не жить друг без друга.
— А с Европой?
— Я бываю в Европе и знаю: там очень переживают, что русских туристов стало меньше. Мы наличными расплачиваемся, на чай оставляем. Мы открытые, общительные. Поэтому уверен, что с Европой отношения тоже быстро восстановятся. Думаю, что «санкционные» настроения в основном преобладают у политической элиты, а обычные европейцы будут только рады, когда всё это закончится.
Кто ждёт перемен?
— За полгода «Чайф» проехал 30 российских городов в рамках юбилейного, посвящённого 30-летию тура «Рождённый в Свердловске». Знаю, что у вас везде аншлаги. А какие настроения преобладают у наших соотечественников?
— Настроения в стране сильно отличаются от настроений жителей столицы. У меня недавно был разговор с известным музыкантом, который критически относится к тому, что сегодня происходит. И он жаждет перемен. Я ему сказал, что не буду вступать в диспут, а лучше расскажу в двух словах историю семьи Шахриных.
В городке Куртамыш между Челябинском и Курганом жила большая купеческая семья, в которой было 6 братьев и 4 сестры. У них были пимокатное производство (валяная обувь. — Ред.), две мельницы, маслобойня. Шахрины даже продавали в Италию пшеницу твёрдых сортов. В 1914 г. мои предки построили просторный красивый дом, который до сих пор в хорошем состоянии (там сегодня музей). В это же самое время умные люди, сидя в Женеве, Берлине, озаботились тем, что плохо живётся русскому мужику — демократии ему не хватает, царский произвол задолбал. Надо бы мужику дать европейских ценностей, свободы. И замутили революцию. К Шахриным пришли люди в кожаных куртках — половину семьи расстреляли, остальных выгнали из дома…
И я этому рок-музыканту сказал: «Тебе не кажется, что вы, умные, образованные люди, живя в Москве, с этой идеей европейских ценностей пытаетесь сделать то же самое, что сделали большевики в 1917-м? Вы лучше сначала у людей, которые каждый день садятся за руль комбайна, становятся к станку и т. д., спросите, а хотят ли они таких перемен?»
— Вы назвали тур «Рождённый в Свердловске» (то есть не в Екатеринбурге). Есть в этом какой-то подтекст?
— Подтекст в том, что Свердловск — город конструктивизма. В конце 20-х — начале 30-х годов, когда модные молодые революционно настроенные европейские архитекторы приехали в молодую советскую республику, Сталину не понравился их конструктивизм. Совсем шугануть их он не решился. И отправил в Сибирь и на Урал. То есть в Москве не так много зданий в стиле конструктивизма, как в Свердловске. Поэтому название точно отражает суть происходящего на наших юбилейных концертах, к которым мы готовились весь прошлый год.
Мы впервые играем программу, которая от концерта к концерту не меняется — и порядок, и сами песни. Многое завязано на видеоряде, свете. Не только афиша, но и само выступление тоже в стиле конструктивизма — с прямыми чёткими линиями в эмоциональном плане. Судя потому, как прошли первые 30 концертов, можно сказать, что вроде бы всё у нас получилось. Притом что когда мы строили планы, рассчитывали на хорошую спонсорскую поддержку. Но в связи с кризисом партнёр у нас слетел. Так что работаем на самоокупаемости. При этом тур выстроен без продюсерского фашизма — концерты через день. И недели через две гастролей мы заезжаем домой на 3-4 дня. Поэтому у нас никаких конфликтов, нервных срывов и запоев не было.
— Вы все (имею в виду участников группы «Чайф») по-прежнему живете в Екатеринбурге. Ты часто говоришь о том, как радуешься, когда возвращаешься домой, особенно из-за границы.
— Мне очень нравится бывать в Европе, я там с удовольствием провожу неделю-две. Но все равно понимаю, что эта среда для меня достаточно чужая. Возможно, в Европе чище, местами красивее, демократичнее, но здесь я чувствую себя хорошо. Поэтому с удовольствием возвращаюсь домой. Мне здесь всё понятнее. Это моя естественная среда обитания.
— От своих столичных знакомых я стал часто слышать фразу, мол, пора валить из страны. Ничего хорошего в ближайшее время здесь не будет.
— Я думаю, что это весьма столичное ощущение. У жителей столицы складывается впечатление, что как в столице, так во всей стране. Это очень ошибочно. Поверь мне, нет. Вся страна живет совершенно с другим настроением. Ведь если говорить о личных свободах, то я не ощущаю их недостатка. Я сам выбираю: какие книги читать, какие фильмы смотреть, какую музыку слушать, с кем общаться. Могу ездить по миру, куда хочу. Все эти личные свободы есть. А идеальное государство? Я взрослый седой мужчина, и в это вообще не верю. Не существует ни одного идеального государства в мире. Государственная машина — это каток, который утрамбовывает ровно поверхность своей страны. У одной страны этот каток гладкий, у другой с пупырышками, у третьей с шипами. Мы на днях летели вместе в самолете с Борисом Гребенщиковым и разговаривали. Я ему сказал, что главная проблема нашей страны — это правовой беспредел. У нас масса судов происходит по звонку сверху. И закатать можно любого. Есть каста неприкасаемых, к которым, если ты не лезешь, тебя не трогают. Но если ты попался им на пути и мешаешь, тебя могут упечь далеко и надолго. И у тебя нет никакой надежды на то, что справедливость восторжествует. Восторжествует то решение, которое было принято внутри этой системы. На что Борис Борисович мне сказал: «А что, где-то по-другому? Разве в Америке не так? Если ты попёр против государственной машины, и там тебя закатают».
Мы много ездим по стране, общаемся с простыми людьми. И, мне кажется, если их просто не дергать лет 10-15, они сами выстроят свою жизнь. Им важно, чтобы правила не менялись, чтобы люди в кожаных куртках или матросики с лентами не приходили их раскулачивать.
Наших бьют
— На днях Левада-центр опубликовал очередной рейтинг Путина, согласно которому деятельность Владимира Путина на посту президента России одобряют 89% россиян. Казалось бы, жизнь у большинства наших соотечественников не сильно улучшилась за последние годы, но тем не менее…
— Думаю, как только наладятся отношения с западными партнерами, рейтинг у нашего президента снизится. Когда придумывали санкции, то рассчитывали на противоположный эффект. Думали, сейчас мы прижмем, народу станет похуже, и он тут же задаст Путину вопрос: «А чего у нас в холодильнике пустовато?» На Западе плохо нас знают. В такой ситуации наши люди, наоборот, сплачиваются. Мы воспринимаем это так: нас всех обижают. Наших бьют. У нас, когда кого-то обижают, да еще и несправедливо, тут мы готовы и терпеть всё, что угодно. Не знаю, как в Москве, но у нас в провинции 89% жителей так и скажут: «Не едали мы ваших устриц и не будем, картохи пожарим и нормально». Таков русский менталитет, характер.
— Ты стал реже писать новые песни. Не связано ли это с тем, что как сказал мне Шевчук в одном из своих последних интервью, в стране не очень творческая атмосфера?
— У меня, действительно, немного новых песен. Но я не связываю это с ситуацией в стране и в мире. И не думаю, что в стране такая уж нетворческая атмосфера. Думаю, что проблема во мне самом. Я сам изменил свой образ жизни, у меня сменились приоритеты в силу возраста. Появились вещи, которые для меня не менее интересны, чем музыка и поэзия. Я, например, с удовольствием вожусь со своими внуками. Мне нравится что-то делать на даче своими руками. И как-то особенно не переживаю, если ничего не пишется. Я беру в руки гитару каждый день. Что-то наигрываю, бренчу и понимаю: вот это я уже писал, это тоже на что-то похоже. Песен меньше, потому что нет смысла писать вторую «Не спеши ты нас хоронить» или «Всё хорошо». В моей голове свободных тем стало меньше. Это как кроссворд. Когда только начинаешь отгадывать — и по вертикали и по диагонали полно свободных клеток. А сейчас почти всё заполнено, осталось лишь несколько пустых клеток. По крайней мере, у меня так. А вот Борис Борисович Гребенщиков каждый год выпускает по альбому. Но при этом я понимаю, что он и дома почти не бывает: либо на гастролях, либо в студии. Для него до сих пор это самое важное. Насколько я знаю, он не возится с внуками. И никакой дачи ему не надо. Он весь в музыке.
Плюс ко всему, мне не хватает каких-то новых художественных вибраций. Начало ХХ века было в этом смысле ярким временем. Появились новая живопись, поэзия, литература, музыка. А в начале этого века ни в музыке, ни в живописи, ни в кино, ни в литературе новых явлений и направлений не появилось. Это проблема не только нашей страны, а глобальная.
— С чем это связано?
— Скорее всего, с тем технологическим и информационным прорывом, который произошёл. Мы этим еще не наигрались. Люди ходят со смартфонами, живут в них. Мы не наигрались виртуальным миром. Мы на него дико отвлекаемся. Нам кажется, а зачем что-то знать, ведь там всё есть. Зачем что-то учить, учитель разве авторитет? Чего он там знает? Википедия знает всё! Мне кажется, придёт момент, когда человечество всем этим наиграется. И такие маленькие предпосылки есть. Сегодня модные молодые ребята покупают черно-белые пленочные фотоаппараты — фотографируют, сами проявляют пленку. Мы видим, как люди начинают слушать виниловые пластинки, покупают ламповые усилители. Понимают, что вот это ВЕЩЬ! Там МУЗЫКА! Ее не сотрешь, не удалишь. Но людей, которые начинают прозревать, не так много. Вот когда человечество наиграется всем этим, и захочет натуральных эмоций, вот тогда поэты, художники, музыканты будут востребованы. Сегодня художники подсознательно понимают, что на данный момент их творчество никому не нужно.
— В твоей книжке «Открытые файлы» есть глава, посвященная будущему человечества. Сегодня, спустя время, ты утвердился, что дал верный прогноз?
— Книжка была выпущена в начале 2000-х. За 15 лет 21 века я убедился в том, что моя теория верна. Люди всё меньше и меньше знаний будут хранить у себя в голове, все больше на всевозможных носителях, жестких дисках и т.д. В конечном итоге вся информация будет храниться в одном мегахранилище, от которого по вай-фаю будет раздаваться пользователям. С помощью встроенных микрочипов люди будут получать эти знания. В конце концов, произойдет глобальный катаклизм, и глобальный источник знаний крякнет. Без доступа к информации человечество моментально одичает до первобытного состояния. В этом обществе будет побеждать грубая сила, условно говоря, хозяевам жизни станут жители лесов Амазонки, которые готовы выживать в любых условиях. Потом люди откопают где-нибудь старые книги, и заново начнут получать знания. У человечества снова появится шанс открыть Америку, нарисовать карту, сочинить «Евгения Онегина» или фугу Баха. Вполне возможно, что все это на земле уже было. Глядя на египетские пирамиды и на современных египтян, я понимаю, что эти люди не могли их построить. Ничего не осталось от той цивилизации, а пирамиды сохранились. Может, наши древние предки сделали их на гигантском нано-принтере. А уже позже внутри прорубили дырки и захоронили там своих фараонов.
