Эта запись вызывает целую бурю ассоциаций и мыслей по поводу прошлого и будущего Белоруссии, и, пожалуй, стоит поговорить о ней в историческом контексте, вдохновлявшем автора и исполнителей знаменитого полонеза ля-минор, известного так же как Pożegnanie Ojczyzny («Прощание с Родиной»).
1794
«Полонез» Огинского едва не стал гимном независимой Белоруссии, что уже само по себе указывает на особое место этой музыки в змагарском бессознательном. Здесь стоит учесть профессиональную и идеологическую ориентацию автора Михаила Огинского, польского политического деятеля, участвовавшего в восстании Тадеуша Костюшко 1794 года.
Глядя на памятник лидеру восстания Костюшко в современной Белоруссии, можно подумать, что он был протобелорусом. Но это совсем не так: программный документ восставших «Конституция 3 мая» предписывал введение полноценного центрального польского управления всеми восточнославянскими территориями, и сам Костюшко придерживался той точки зрения, что белорусских крестьян надобно полонизировать всеми возможными средствами.
Впрочем, для предков большинства белорусов повстанцы 1794 были классово чуждыми эксплуататорами, триумф которых означал фактическое ужесточение гнета, и польских панов они в целом ненавидели. Поэтому русские генералы Дерфельден и Кнорринг, подавлявшие восстание на территории Белоруссии, отмечали многочисленные случаи содействия белорусских крестьян русским войскам: во многих случаях они выводили русских солдат на польские тайники с оружием, а иногда даже бунтовали против панов, поддержавших восстание.
Хотя боевой потенциал крестьян был невелик, всё же стоит отметить тот факт, что их недружелюбный настрой существенно осложнял действие повстанческих отрядов.
Тот же Огинский не смог штурмовать Минск, потому что русские власти успешно мобилизовали множество крестьян на защиту города. Ну а шляхта предсказуемо столкнулась с огромными проблемами в ходе набора рекрутов среди крестьянской массы, не желавшей воевать под руководством шляхты, которая в течение многих поколений была основным эксплуататором.
Всё это в долгосрочной перспективе угробило восстание, которое в военном отношении могло стать большой проблемой для России (в конце концов, восставшие заняли целый ряд важных населенных пунктов Белоруссии — Гродно, Брест, Новогрудок, Слоним, Волковыск, Лиду, Ошмяны, Кобрин, Браслав).
Русские власти, что характерно, позже амнистировали лидеров восстания, включая Огинского (который стал сенатором в Российской империи).
1812
Многочисленная польская шляхта, потерпевшая поражение в 1794 году, попыталась взять реванш в ходе войны 1812 года и присоединить к будущей восстановленной Речи Посполитой белорусские земли.
Получилось, правда, не очень: инспирированное русскими властями партизанское движение приобрело широкий размах и под контролем русских властей, и в условиях французской оккупации там иногда происходили антипольские погромы — так, в Борисовском уезде восставшие против французов крестьяне сожгли помещика из Радзивиллов вместе с имением.
В той войне белорусское население было достаточно однозначно настроено в пользу Петербурга, а шляхта в большей или меньшей степени отличалась профранцузскими симпатиями: для первых победа Франции с последующим гипотетическим восстановлением Речи Посполитой означало возврат к самому жестком варианту закрепощения, а для вторых Наполеон был единственной возможностью вернуться к состоянию до 1772 года.
1830
В новом раунде русско-польского противостояния в 1830 году ввиду достаточной многочисленности польской шляхты русским властям снова пришлось понервничать — восстание довольно активно протекало на белорусских территориях бывшей Речи Посполитой. Многочисленность польских помещиков в теории давала восставшим мощный мобилизационный ресурс — огромную крестьянскую массу.
Собственно, польским помещикам, участвовавшим в восстании, предписывалось вести рекрутский набор среди собственных крестьян. Но результаты этого были невелики: на всю Минскую губернию из 353 тыс. мужиков на стороне восставших в боевых действиях приняло участие аж 120 человек. Возможно, конечно, и то что их реально было куда больше — русские власти закрывали глаза на факт формального участия крестьян в вооруженных формированиях поляков, поскольку те бежали оттуда в массовом порядке.
Хотя поляки и пытались заманивать крестьян обещанием снижения повинностей и разными вольностями, русские власти предлагали «синицу в руках» — денежные вознаграждения за сданных поляков и разного рода бонусы для отличившихся в помощи войскам. Поэтому из 10 тыс. восставших на территории Белоруссии и Литвы подавляющее большинство составляли шляхтичи и разночинцы (почти все были поляками и католиками).
Что характерно, 100% шляхтич и польский патриот Игнатий Клюковский, один из лидеров восстания, сегодня идейными змагарами рассматривается как «герой Беларуси», чему сам Клюковский немало бы подивился.
1863
Последней попыткой польской шляхты переломить ситуацию в свою пользу было восстание 1863 года. Но оно было изначально обречено на неудачу поскольку происходило в контексте отмены крепостного права (в марте того же года царские власти отменили последние повинности белорусских крестьян перед помещиками, преимущественно поляками) и недавно подаренные свободы менять на неясное будущее в составе гипотетической независимой Польши белорусские крестьяне на хотели совсем.
Поэтому в Белоруссии в большей или меньшей степени повторялась история 1830 года с массовой выдачей помещиков-инсургентов крестьянами властям и участием крестьян в разгоне восставших.
Так, в Могилевской губернии в первые несколько месяцев в Могилевской губернии крестьяне наловили и сдали властям 110 мятежников, из которых 30 были помещиками.
В этих условиях инсургенты-шляхтичи особенное внимание уделяли террору против крестьян, так что в каком-то смысле внутри восстания имела место национально-классовая война между поляками и белорусскими мужиками. Конечно же, меры шляхты по принуждению населения к миру увеличивали количество симпатизантов русской администрации.
Кстати, это восстание породило ещё одного кумира современных змагаров — Вицента Константу Калиновского, которого сторонники белорусской независимости и евро-атлантической интеграции называют трогательным провинциальным именем Кастусь. Сам Калиновский в ходе карательных акций, казнивший не меньше 500 жителей белорусских земель, наверняка нашёл бы этот факт весьма забавным.
***
Текст «Полонеза» Огинского про тоску по утраченному дому и т.п., конечно, очень хорошо ложится на восприятие шляхтича, которого в Российской империи лишили его шляхетских привилегий и который принял участие в вооруженной борьбе за своё право угнетать крестьян и жить как ему хочется.
В принципе стремления, может, и не похвальные, но понятные. Непонятно, однако, откуда у белорусов сентиментальные чувства к этому и стремление ассоциироваться с польскими шляхтичами, которые восставали против России не «за нашу с белорусами свободу», а в том числе и потому, что Россия мешала им этих самых белорусов пороть на конюшнях.
Что бы вы сказали, если бы негры в Новом Орлеане вспоминали с ностальгией о «старом добром Юге времён до Войны Северной агрессии, когда проклятые янки полезли к нам наводить свои порядки»?
