В кварталах вокруг «Азовстали» перевернуты люки — из канализации иногда стреляют по морским пехотинцам, засевшие на заводе украинские военные пытаются контратаковать. Иногда с территории металлургического комбината летит мина или снаряд — в сторону жилой застройки. И взрывается, например, среди двора, где еще недавно вышедшие из подвалов люди готовили на кострах у подъездов какую-то еду, и детская площадка вновь становится полем боя.
Российские матросы и офицеры с якорями на рукавах, штурмующие «Азовсталь», интересуются — почему в украинских СМИ пишут, что их часть «разбили и практически уничтожили», они ведь только относительно недавно вступили в бой в Мариуполе. «До нас же новости не доходят, интернета нет. Кто-то вычитает где-то, принесет — украинцы написали, что они кого-то победили, а гоним-то их мы. Тут воюем, а не в сетях», — морпехам очень любопытно — кто верит в «перемоги» в социальных медиа.
«Хотите чаю?» — матрос достает пакетик из бокала с кипятком, чтобы выкинуть в ящик для утилизации мусора. На улицах, заваленных битым кирпичом, кусками обгорелых плит, оторванным пластиком, осколками стекла, где лежат остовы обгорелых или раздавленных танками автомобилей, такая аккуратность смотрится вызывающей нелепостью. Но морпехи даже в адских условиях городского боя ведут себя образцово. Как минимум, стараются.
Противника никто не недооценивает. «Оснащение — на пять с плюсом, тактическая подготовка — на…», — на этом месте завязывается спор, морпехи пытаются друг другу доказать, заслуживает ли противник оценки «хорошо» или «отлично». Сходятся на том, что в городских боях обороняющимся легко втройне — небольшими силами можно сдерживать продвижение наступающих, причем даже поддержанных броней и группами саперов, поэтому все же «четыре». А в железобетонных катакомбах «Азовстали» засевшие там «азовцы» смогут стрелять долго.
Один из морпехов показывает необычный трофей — китель с нацистским орлом над карманом. Такого добра, по его словам, много в окрестных домах — «черные береты» постоянно натыкаются на разнообразные аксессуары, которые особенно дороги любителям Третьего рейха.
Тылом для морпехов служат жилые, уже освобожденные кварталы Мариуполя — там «черные береты» стали своими для целых подъездов. Бабушки в доме по улице Пашковского ждут возвращения с задания «нашего» экипажа бронетранспортера и охотно делятся деталями боевой работы своих ребят — помимо обычных трофеев — флагов, оружия и шевронов, те заполучили дневник одного из военнослужащих Вооруженных сил Украины (ВСУ).
Квартирующий в доме морпех, действительно, показывает дневник украинского военного, который воевал как раз перед его подразделением. «Черный берет» посмотрел на войну глазами врага. «Старый дядька, 69 года рождения, этот человек был против нас в одном из боев», — для молодого российского солдата, вернее матроса, человек еще советского поколения уже «старый». — Он тоже борется за идею», — пытается оправдать он «славаукраинство» автора записей. Хотя то, что родившийся в глубоко советском 1969-м году вэсэушник называет российских военных «орками», морпеха не удивляет.
В его личной семейной истории — вся парадоксальность и недосказанность того, что происходило в последние сто лет на «одной шестой»: трагедия разделенных семей, переплетение коллективных и личных судеб. «Я сам родом из города Броды Львовской области, мой отец сражался в батальоне «Айдар», и вот так вышло, что я всю жизнь прожил в Крыму, и я служу в Вооруженных силах Российской Федерации, я не стал таким, как они», — рассказывает он.
«По матушке я казак по роду, — начинает рассказ оборотом как будто из «Тихого Дона» морской пехотинец. — Был дед Корней, 12 детей, в Гражданскую воевали одни за белых, одни за красных, после Гражданской войны белые эмигрировали во Францию, красных репрессировали — так называемое расказачивание. В Великую Отечественную войну, в честь кого меня назвала, у меня отец наполовину немец с Западной Украины, был прадед по его линии — офицером вермахта, а по матушкиной линии, прабабушка — связной в партизанском отряде, а прадед — капитан второго ранга, штурман дальнего плавания, за советскую армию. И вот история продолжается».
— Честный дневник у него?
— Честный, — соглашается морпех.
Задело «черного берета» то, что вэсэушник в возрасте так и остался верен своей картине мира. «Многие пацаны остались в этом городе, мы последние пайки свои отдаем людям», — морской пехотинец как будто спорил с пропавшим в боях автором дневника и сразу же пытается найти ему оправдание, и не находит: «Он уже старый человек, у него устоявшееся мнение, он большую часть жизни прожил в Советском Союзе (…). «Его можно понять… но нельзя понять. Как они стреляли по автобусу с детьми?»
«Был случай, рассказывали танкисты-ополченцы, заходит танковый [украинский] экипаж в одну из школ, они привезли еды-воды, накормили, отъехали в лесополосу и начали стрелять по той же школе. Их людьми назвать нельзя. Скорее всего не вэсэушных, а этих гадов [«азовцев»]», — морской пехотинец не сглаживает углов.
И все же «Казак» находит оптимистичное в дневнике противника: «Он писал, как им страшно под минометами, значит, наша артиллерия работает хорошо». Своеобразную точку в конце записей морпехи поставили так — написали большую букву Z.
