Первое крупное произведение Булгакова, не имеющее явной автобиографической составляющей, — это написанная летом 1923 года «Дьяволиада» — «Повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя». Опубликована она была 25 февраля следующего года в альманахе «Недра» (кстати, вместе с «Железным потоком» Серафимовича, который позже вошёл в классику соцреализма).
Произведение относилось к числу фантасмагорий, которыми баловались многие российские литераторы 1920-1930 годов. Тут можно вспомнить не только рассказы Зощенко и Платонова, но и «Растратчиков» Катаева, и «Мистерию-буфф» Маяковского. Тогда писатели изыскивали новые формы художественного самовыражения, и сатирическая фантасмагория выглядела вполне перспективной. Другое дело, что в 1930-е годы сформировался определённый канон соцреализма, в прокрустово ложе которого даже вполне научная фантастика помещалась только фрагментарно.
Для самого Булгакова «Дьяволиада» тоже была экспериментом, и отношение к ней было неровное: «Повесть дурацкая, ни к чёрту не годная», — писал он о ней в дневнике. Так это или нет — судить читателю. Отчасти, возможно, резкая оценка вызвана тем, что «Дьяволиада» явно и прочно связана с работой Булгакова в газете «Гудок», которая вызывала у него не только положительные эмоции. Чувствуется в повести и тональность, и тематика гудковских фельетонов.
Как и полагается в случае с фантасмагорией, не очень понятно, на что вообще автор намекает. Впрочем, есть и другие мнения. Автор единственной тогда рецензии на это произведение, Евгений Замятин, писал так: «У автора, несомненно, есть верный инстинкт в выборе композиционной установки: фантастика, корнями врастающая в быт, быстрая, как в кино, смена картин — одна из тех (немногих) формальных рамок, в какие можно уложить наше вчера — 19, 20-й год. Термин "кино" — приложим к этой вещи, тем более что вся повесть плоскостная, двухмерная, всё — на поверхности, и никакой, даже вершковой, глубины сцен — нет».
На указанной Замятиным поверхности лежит противостояние «маленького человека» с бюрократическим аппаратом одного из нэповских трестов с непроизносимым названием «Главцентрбазспимат» (Главная Центральная База Спичечных Материалов). Кстати, тут опять аналогии с Маяковским, чуть ранее написавшим «Прозаседавшихся» и «Бюрократиаду».
Вокруг делопроизводителя Короткова формируется поистине кафкианская атмосфера. Он путает двух Кальсонеров, руководящих трестом (кстати, они не так чтобы близнецы, а скорее однофамильцы; достаточно того, что один из них бородатый, а другой — безбородый), и путает их с кальсонами, которые должны быть выданы сотрудникам треста, да и его самого постоянно принимают за какого-то другого человека.
Заканчивается всё печально: он действительно сходит с ума и прыгает с дома Нирнзее (в то время — самый высокий жилой дом в Москве около площади Пушкина). Кстати, дом этот действительно служил целям самоубийц — с его обзорной площадки прыгнул сын архитектора и владельца Эрнста Нирнзее (скорее всего, тоже в неадекватном состоянии, поскольку он сильно пил). Кажется, не исключал такого использования и сам Булгаков (во всяком случае, намёки на это в его тестах есть). А Борис Соколов сообщает, что «в августе 1923 г. при похожих обстоятельствах погиб некто П. Кротов, глава липового малого торгового предприятия "Смычка". (…) Кротов отстреливался от преследовавших его милиционеров из нагана, а затем, теснимый снизу и с крыши, выбросился из окна третьего этажа и, тяжелораненый, был добит агентами на перекрёстке Маросейки и Армянского переулка. Ранее он был признан "психически неполноценным" и уволен с должности начальника Костромской исправительной колонии».
Есть, разумеется, и конспирологические версии. По одной из них Булгаков описывал в повести политическую борьбу в руководстве РКП(б) летом 1923 года. При этом под трестом по производству спичек имелся в виду СССР (вспомните, у Блока: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем»), делопроизводитель Коротков — «производитель дела» (мировой революции) Троцкий, против которого играли тогда Зиновьев (безбородый), Каменев (бородатый) и Сталин. Красиво, но недоказуемо, тем более что успех триумвирата относился к осени 1923 года, когда повесть уже была написана. Тем не менее в те времена тенденция видеть в повести критику если не конкретных персон, то самого советского государства присутствовала. Например, в 1929 году литературный критик, специалист по еврейской литературе Исаак Нусинов писал: «Мелкий чиновник, который затерялся в советской государственной машине — символе "Дьяволиады". (…) Новый государственный организм — "Дьяволиада", новый быт — такая "гадость", о которой Гоголь даже понятия не имел».
Кстати, о спичках. Автору пришлось в конце 1990-х на Галичине разговаривать со стариком, который вспоминал, какие хорошие были спички («шваблыки») при Польше, но стоили они на вес золота, и в их селе спичками только куркули пользовались. А при «совитах» спички были дрянные — половина ломалась или не загоралась, зато было их много и стоили копейки… Так что критика Булгаковым советских спичек, похоже, имела под собой основания. Да и с мировой революцией как-то не сложилось… Может, и правда у большевиков спички были не той системы?
Многообещающее название «Дьяволиада» в тексте фактически не подтверждается — никакого дьявола там нет. Но признаки его присутствуют, в первую очередь — в виде специфического запаха сернистого ангидрида (ну а чем ещё может пахнуть в спичечном-то тресте?). Сопровождает он и Кальсонера, который сначала «выскочил из часов, превратился в белого петушка с надписью "исходящий" и юркнул в дверь», а потом «провалился сквозь землю, оставив серный запах…».
Ну и в заключение — первоначальная версия «Мастера и Маргариты» (в которой не было ещё ни мастера, ни Маргариты), насколько можно отследить по сохранившимся черновикам, была именно что сатирической фантасмагорией, явно происходящей от «Дьяволиады» и «Похождений Чичикова».
