«Мы констатируем, что Союз СССР как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование», — говорилось в нём. Это была своего рода выдача свидетельства о смерти и оформление уже состоявшегося раздела. Государство, казавшееся незыблемым еще несколько лет назад, прекратило существование почти без борьбы за жизнь.
К середине 80-х уже было понятно, что Советский Союз вступил в затяжной тяжелый кризис. Красная сверхдержава испытывала комплекс серьезных проблем уже давно, но теперь ее подкосил своего рода «идеальный шторм», когда страну настигли тяжелые проблемы сразу со всех сторон, но при этом буквально любой шаг вел только к углублению трещин, идущих по фасаду державы.
Экономически СССР уже стагнировал.
Предлагавшиеся программы реформ, которые можно было бы осуществить еще в эпоху Брежнева, в конечном счете легли под сукно, когда выросли мировые цены на нефть, а экономика СССР переориентировалась на экспорт. Однако в середине 80-х цены пали, и за период расслабленности пришлось расплачиваться, и это чувствовала на себе не только промышленность, но и обычные граждане.
Товарный дефицит, когда государство не могло в изобилии обеспечить граждан хотя бы предметами повседневного спроса, сопровождал всю историю позднего СССР, однако в течение 80-х он принимал все более гротескные формы.
На трудности в экономике накладывались политические вопросы.
На внешнем фронте социалистические режимы становились все более непопулярными в странах Варшавского договора. Между тем, продолжалась Холодная война с США и странами запада, отнимавшая огромное количество ресурсов ради поддержания колоссальной армии и дружественных режимов по всему миру.
Не менее трудной была ситуация во внутренней политике. Запрос на демократизацию, более откровенный разговор с обществом о его проблемах уже давно существовал. Характерно, что зачастую организованная политическая оппозиция начиналась с кружков, занимавшихся обсуждением исторических или даже экологических вопросов, не говоря о темах, волновавших вообще всех, вроде Афганской войны. Политических реформ и возможности как минимум более свободно обмениваться мнениями ждали от властей не меньше, чем экономических преобразований.
Особняком стояли проблемы национальных окраин.
Здесь Советский Союз подстерегала неочевидная ловушка. Дело в том, что в рамках СССР огромное внимание уделяли строительству национальных элит в республиках Союза. Политики с окраин, часто — очень скромного происхождения — могли дойти до высот — это диктовалось, в конце концов, самой советской идеологией.
Кроме того, каждая республика сама по себе оставалась своего рода государством в государстве, а Советский Союз активно взращивал местные кадры и для промышленности, и для науки. Местные академии наук, пресса на национальных языках, национальная литература — все это культивировалось целенаправленно и зачастую весьма успешно. Даже там, где в силу местной специфики создать такие зачатки самостоятельных стран было сложно, усилия в этом направлении предпринимались активно и последовательно.
Ловушка состояла в том, что полученные таким образом национальные элиты зачастую сохраняли лояльность именно собственным республикам, а вовсе не СССР как таковому.
Биографии многих борцов за национальную независимость постфактум выглядят почти карикатурно: эти люди были обязаны Советскому Союзу образованием, возможностью сделать карьеру, и именно благодаря положению в советском обществе — собственному или семьи — могли заниматься борьбой за свои национальные идеи.
Так, отец грузинского ультранационалиста Звиада Гамсахурдия когда-то писал книги о прелестях колхозного хозяйства и создал роман «Вождь». Самому Гамсахурдия-младшему его националистические эскапады обходились куда дешевле, чем обычным диссидентам, и после каждой легкой ссылки он без труда возвращался в местную элиту.
Националисты, подобные грузинскому фрондеру, могли предложить внятную программу — национальное самоопределение — и обернуть ее в красивую обертку об угнетенных народах, которым лишь косная власть Москвы не дает развернуться в полную силу. Местные политики имели прямую выгоду в том, чтобы создать пусть бедные, но собственные домены, где их не будет контролировать и направлять далекая столица. Смычка двух этих сил — национальной бюрократии и националистической интеллигенции — имела огромный успех практически во всех республиках.
В дополнение к объективным экономическим и политическим проблемам информационное поле (печать и ТВ), было бедным, зажатым цензурными рамками, склонным лакировать действительность и крайне дозировано предоставлять информацию. Это порождало недоверие к официальным органам.
Сердца советских граждан и правда требовали перемен, но в большинстве своем они смутно представляли себе, каких именно. Жить как на Западе хотели многие, но ни цену такой жизни, ни саму эту жизнь большинство людей себе не представляло.
На этом фоне советская идеология теряла позиции. Все сроки обещанного когда-то наступления коммунизма давно прошли. Идейных коммунистов оставалось мало даже в рядах КПСС.
К концу 80-х годов СССР подходил в ситуации, когда его собственная элита видела прямую выгоду в том, чтобы растащить страну на отдельные владения, причем в число этой элиты входили и лидеры РСФСР. Национальная интеллигенция, в свою очередь, давала идеологическое обоснование даже вполне мясницким политическим программам.
Да, зачастую с высоты прожитых после распада СССР десятилетий программы всяческих «народных фронтов» видятся наивными и кровожадно-романтическими, но тогда ни самим кровожадным романтикам, ни их пастве неоткуда было взять информацию о том, как распад государства будет выглядеть в реальности.
Ни резня в Таджикистане, ни миллионы беженцев из Армении и Азербайджана, ни тем более такие отдаленные последствия распада СССР, как гаубицы, бьющие по пригородам Донецка или массовое бегство жителей Средней Азии в поисках лучшей доли в города бывших «колонизаторов» — еще не были частью реальности. Так что разнообразные национал-демагоги легко находили благодарных слушателей, которые не подозревали, какими будут реальные результаты благосклонности к этим демагогам.
Реформы последнего генерального секретаря Михаила Горбачева выглядели попытками потушить пожар на нефтебазе ведрами с водой.
Плавные экономические изменения, постепенный перевод хозяйства на общемировые рельсы — могли сработать в более спокойный период. Теперь же они казались недостаточными для радикалов, а «старая гвардия», хранившая советские представления об организации общества и экономики, все равно принимала в штыки даже робкие шаги в сторону разрешения частной инициативы в экономике.
Гласность и многопартийность также оказались палками о двух концах.
С одной стороны, предполагалось, что эти меры помогут оздоровить внутреннюю политику. Задумки изначально были здравыми: обратная связь с «землей», казалось бы, могла бы обеспечить лучшее качество управления, а возможность вводить новые лица во власть — оздоровить элиту. Однако на практике в конце 80-х годов джинн уже успел улететь слишком далеко из бутылки, и реформы только открыли путь разнообразным «народным фронтам» к легальной политике.
Войдя во власть в собственных республиках, националистическая оппозиция первым делом начинала борьбу за выход из состава государства, которое ее же туда и пустило. При этом в Москве чем дальше, тем быстрее теряли контроль над ситуацией в республиках. Фактически на излете существования СССР в Москве просто не владели ситуацией в проблемных районах вроде Грузии или Карабаха.
Объявленная Горбачевым «Перестройка» быстро становилась неуправляемой.
Как бороться с «парадом суверенитетов» советский генсек и его окружение попросту не представляли, и сильно недооценивали мощь нарождающихся национализмов. Тем более, что во внешнем мире уже начал разрушаться советский военно-политический блок. В конце 80-х просоветские политические режимы валились в Восточной Европе один за другим — буквально в 1989-1990 годах оппозиция пришла к власти и в Румынии, и в Польше, и в Чехословакии.
Из-за спины Горбачева в это время действовал председатель Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин.
В России националистическая риторика имела меньше успеха, и ее толком никто не педалировал. Однако запрос на демократизацию в самом широком понимании и на жизнь по западным стандартам имелся колоссальный. Борис Ельцин, стремительно набиравший очки политик, быстро стал олицетворением этого стремления.
В наше время этот человек ассоциируется скорее с немощным стариком, разваливающимся от пьянства и окружившим себя откровенными бандитами, но тогда он был лидером мнений, энергичным популистом и талантливым оратором.
Ельцин активно интриговал, стараясь ослабить союзные структуры и вывести на передний план российские.
12 июня 1990 года съезд народных депутатов РСФСР объявил о суверенитете России. По сути, РСФСР стала не первой, но и далеко не последней республикой, объявившей о самостоятельности. Белоруссия и Украина проделали этот маневр позже.
Между тем, сепаратистские движения вышли далеко за пределы деклараций.
Так, в 1990 году Горбачеву пришлось столкнуться с фактически состоявшимся восстанием в Литве. Армия, МВД и КГБ не предпринимали никаких мер, а генсек разрывался между желанием сохранить образ «хорошего парня» в глазах общества и одновременно — борьбой за единство страны. В Верховном Совете Литвы на выборах получили большинство националисты, жестко настроенные на отделение республики.
В январе 1991 года Москва попыталась применить силу, однако Горбачев оказался совершенно не готов к тому, что придется действительно лить кровь. В штурме Вильнюса принимали участие армейские подразделения и даже группа «Альфа», и формально они добились успеха. Однако при этом погибли люди, включая солдат, сотни людей получили ранения, а сам Горбачев на следующий день только беспомощно оправдывался. Литва получила фактическую независимость.
Психологически это и подобные события быстро ломали союзное руководство. Советская армия проводила операции на расползающейся периферии, но каждый раз Москва оказывалась парализована, если в ходе столкновений армии и националистически настроенных активистов погибали люди.
Это было лишь одно звено в длинной цепи событий, объединенных общей логикой.
Горбачев пытался спасти страну при помощи обновленного союзного договора, который сделал бы СССР этакой конфедерацией на началах равноправия республик — с широчайшей автономией, но общими вооруженными силами, службой охраны границ и скоординированной внешней политикой.
Эта идея поначалу пользовалась популярностью. В марте 1991 года прошел референдум, на котором в девяти из пятнадцати республик большинство граждан проголосовало за сохранение СССР на новых началах. Исключение составили только Грузия, Армения, Молдавия и республики Балтии.
В сущности, Горбачев уже пытался как-то увязать продолжение бытия Советского Союза с реальностью и сохранить его хотя бы в каком-то виде. Однако целому ряду представителей советской номенклатуры проект обновления СССР казался предательством идеалов.
В первую очередь к возмущенным относились представители силового блока. В итоге руководители КГБ — Владимир Крючков, МВД — Борис Пуго, министр обороны Дмитрий Язов и ряд других государственных деятелей составили заговор «ГКЧП» — Государственного комитета по чрезвычайному положению.
Дальнейшие события широко известны. В августе 1991 года дача в Форосе с Горбачевым внутри была изолирована (в очень мягком режиме, фактически путчисты только отключили каналы связи и взяли под охрану дачу), а путчисты ввели чрезвычайное положение в стране. В Москву ввели войска.
Однако к тому моменту защищать социалистическое отечество толком никто не хотел.
Ельцин, успевший стать президентом РСФСР, стремительно возглавил массовые протесты. Военные, вплоть до спецназа КГБ, не стали принимать никаких решительных мер против протестующих и лично Ельцина, более того, воинские части переходили на его сторону.
Советский Союз умирал не в кровавой каше — его попросту никто не вышел защищать.
Зато размах демонстраций сторонников Ельцина, олицетворявшего курс на демократизацию страны, оценивался в колоссальные 400 тысяч участников. Ельцину вскоре хватит нескольких лет для того, чтобы как следует себя дискредитировать, но тогда, летом 1991 года, он был лидером мнений, настал его звездный час. Людей захватила эйфория — как казалось, от победы свободы.
Солдаты были, в сущности, солидарны с толпой. Никто не хотел применять силу, никто не хотел убивать и умирать. За время этого «противостояния» погибли лишь три манифестанта, и то в результате, в сущности, несчастного случая из-за полуслучайного столкновения. В результате 21 августа министр обороны и ключевой участник ГКЧП Дмитрий Язов скомандовал отход, а сам ГКЧП самораспустился.
Гигантская Советская армия, МВД, КГБ — никто не пожелал защищать государство, которому все присягали.
Фактически, в эти дни произошло два переворота.
Если ГКЧП провалился, то другой переворот оказался удачным. Ельцин на волне успеха перехватил власть и стремительно перетянул на свою сторону органы управления. Вернувшийся в Москву Горбачев оказался королем без королевства. Сторонники сохранения СССР потерпели фиаско, а в РСФСР всем заправлял Ельцин.
Дальнейшее стало, по сути, делом техники. В декабре 1991 года в Беловежской пуще раздел СССР по прежним республиканским границам был закреплен официально лидерами РСФСР, Белоруссии и Украины.
Конечно, в Беловежской пуще три безответственных политикана окончательно похоронили страну. Но нельзя не признать, что убили ее заметно раньше и куда более широким коллективом.
В декабре 1991 года уже закапывали труп, который и не выглядел живым, не то, что не являлся им. СССР к концу 80-х годов уперся в глухой тупик, и выйти из него можно было либо путем исключительно выверенных радикальных реформ — на что поздней советской элите недоставало компетентности, либо ценой развала, что и произошло в реальности.
Распад СССР — это слишком грандиозное событие, уровня краха Римской империи — чтобы его можно было объяснить просто и односложно — например, свести все к личностям Горбачева и Ельцина.
Однако чаще всего делают именно это. Между тем, гипотетическому спасителю Союза пришлось бы сражаться сразу с множеством разнокалиберных проблем, начиная от крайне неблагоприятной внешней конъюнктуры и заканчивая все быстрее погружающимся в хаос народным хозяйством.
Это не говоря о том, что многие республики сами по себе напоминали бурлящий котел и имели совершенно специфические проблемы, от межнационального конфликта в Карабахе, который не исчерпан до сих пор, до подступающих экологических катастроф в Средней Азии. Разбираться со всем этим пришлось бы в ситуации, когда социалистические идеи были как никогда малопопулярны во всех республиках и на всех уровнях, а лояльность и компетентность управленцев на всех уровнях находилась под большим вопросом.
И все же в 1991 году разрушилось нечто большее, чем государство, скрепленное социалистической идеологией.
Погибла страна, которую собирали в единое целое веками. Миллионам людей пришлось заплатить за этот крах свободой, бегством на другой конец некогда единой страны, имуществом, смыслом жизни и самой жизнью.
Безоглядное разрушение редко приносит в мир благополучие. Ни в Москве, ни в Душанбе, ни в Севастополе, ни в Сухуми, ни в Луганске, ни в Самаре уже через пять лет вряд ли можно было бы отыскать много людей, которые честно сказали бы, что видят перед собой тот самый мир, за который они боролись, выходя в 1991 году на улицы.
Но к тому моменту реальность была уже совершенно другой, чем в 1985 или даже 1988 году. Республики бывшего Советского Союза пошли каждая своим путем.
