Либеральная пресса внутри страны оказалась в нелепой ситуации, заявляя, что Мэй ведет страну в 50-е, а Корбин — в 70-е.
Когда 18 апреля 2017 года британский премьер Тереза Мэй объявила о проведении внеочередных парламентских выборов 8 июня, это было одновременно и сенсационно, и ожидаемо. Сенсационно — потому что она сама, не склонная, как тогда считалось, к риску и резким движениям, много раз отвергала возможность таких выборов. Ожидаемо — потому что политическая ситуация, как она тогда виделась, сулила консерваторам такую сногсшибательную победу, что решение провести выборы прямо сейчас напрашивалось само собой.
Выигрыш должен был быть и впрямь огромным: вместо большинства в 15 голосов в новом составе парламента партии тори сулили перевес более чем в сотню. Но спустя полтора месяца, накануне голосования ситуация уже никому не кажется такой очевидной.
Стартовые позиции
Для начала стоит вспомнить исходное положение на 18 апреля. Консерваторы, возглавляемые Мэй, на протяжении всех месяцев после референдума о выходе из ЕС набирали и набирали очки. На пользу им шел и коллапс достигшей своей цели Партии независимости Соединенного Королевства (UKIP), чьи сторонники быстро превращались обратно в правых тори, и разброд среди лейбористов, и общее смыкание рядов вокруг постепенно пришедшего ко всем понимания, что брекзит неизбежен.
Отдельным фактором был быстро нарастающий конфликт с Брюсселем вокруг условий развода с Европой. Когда председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер отмачивал свою очередную фирменную грубость, вроде «Мэй существует в другой галактике», или канцлер Меркель говорила, что Британии сначала нужно заплатить за выход, а уже потом начинать переговоры о торговых пошлинах, внутри Британии это неизбежно приводило к повышению рейтинга правительства во всех социальных группах, кроме самых безоглядных еврофилов.
Неудивительно, что к апрелю за консерваторов собирались голосовать около 45% граждан, а на вопрос «Кого бы вы хотели видеть премьер-министром» Терезу Мэй называли более половины опрошенных — цифры, давно не виданные в британской политике.
Лейбористы, наоборот, смотрелись довольно бледно. С тех пор уже так много всего произошло, что мало кто вспомнит, что первым за долгие годы случаем опрокидывания элитных ожиданий в крупной западной стране был не брекзит и не победа Трампа, а появление в 2015 году во главе оппозиции ее величества нераскаявшегося социалиста, пацифиста и антиимпериалиста Джереми Корбина. Беспримерно демократичная процедура избрания партийного лидера, введенная в Лейбористской партии его предшественником Эдом Миллибэндом, позволила Корбину победить, несмотря на ненависть к нему почти всех членов парламента от его собственной партии. А в 2016 году Корбин еще и закрепил успех, подавив бунт старой элиты времен Блэра и Брауна на повторном общепартийном голосовании.
Тем не менее все эксперты считали само собой разумеющимся, что популярность Корбина среди однопартийцев никак не может превратиться в популярность среди более широких слоев избирателей. Корбин казался слишком бескомпромиссным, слишком неловким и слишком одиноким — совсем неподходящим кандидатом в премьеры. Неудивительно, что его личный апрельский рейтинг составлял всего 15%, на фоне популярности его партии — 25%.
Гибель британского неолиберализма
Консерваторы радостно потирали руки и заглядывались на парламентские места, десятилетиями, если не веками принадлежавшие их оппонентам. Правящая партия планировала провести выборы как плебисцит о том, кто будет вести переговоры с Европой — и в этом была своя логика, потому что спор о том, к чему эти переговоры приведут, был бы довольно нелепым. Во-первых, это слишком зависит от позиции Европы, а во-вторых, противоречия между двумя лидерами по этому вопросу к весне 2017 года стали скорее теоретическими.
И Мэй, и Корбин (каждый по своим основаниям) сходятся на том, что свободы передвижения рабочей силы после брекзита не будет, а значит, не будет ни зоны свободной торговли, ни таможенного союза с Европой. В этой ситуации поставить перед избирателем выбор между строгой Мэй и немного блаженным Корбином как представителями страны за столом самых важных переговоров эпохи казалось заведомо выигрышной стратегией. В соответствии с этим планом какое-то время все выступления консерваторов (начиная с самой Мэй) состояли из повторения на разные лады слов «сильное и стабильное руководство», что быстро начало раздражать публику.
Тем не менее опубликованные программы партий содержали отнюдь не только демагогию — наоборот, их практическое наполнение стало чуть ли не самой интересной особенностью этой кампании. Мэй использовала манифест 2017 года, чтобы порвать не только с наследием Кэмерона, но и вообще со всей тэтчеровской традицией, на новом витке вернувшись к заботливому консерватизму послевоенных десятилетий.
Там, где Тэтчер во всем полагалась на рынки и личную предприимчивость, Мэй громит рыночный максимализм и культ индивидуализма. Вместо проведенной Тэтчер приватизации социального жилья Мэй предлагает строить новые муниципальные квартиры. Железная леди выступала за всяческое снижении роли правительства, а ее преемница напоминает о том «благе, которое может приносить государство». Консерваторы при Мэй заговорили даже о защите прав рабочих — победительница профсоюзов Тэтчер должна была в этот момент перевернуться в гробу.
Разрыв Корбина с посттэтчеровской по сути традицией «новых лейбористов» Блэра и Брауна стал еще более резким: его манифест требует обратной национализации железных дорог и почты, резкого повышения налогов для всех умеренно зажиточных слоев, отмены платы за обучение в университетах и полного отказа от рыночных механизмов в работе системы здравоохранения.
Таким образом, в Великобритании сложилась поразительная для западной страны ситуация: оба лидера предвыборной гонки выступили с жестко идеологизированных позиций, и, несмотря на кардинальное отличие их программ, ни та ни другая не имеет никакого отношения к неолиберальному стандарту последних десятилетий.
В Британии не нашлось ни своей Клинтон, ни своего Макрона — и, может быть, именно поэтому мировое сообщество как-то не спешит заострять свое внимание на британской гонке так, как оно делало это в США или во Франции. Либеральная пресса внутри страны оказалась вообще в нелепой ситуации. Журнал The Economist, десятилетиями привыкший поучать своих и чужих, как им надо поступать, заявил, что Мэй ведет страну в 50-е, а Корбин — в 70-е, и был вынужден впервые поддержать карликовую сейчас партию либеральных демократов, одновременно признав, что их главная идея повторного референдума по брекзиту совершенно бесперспективна.
Поражения, неотличимые от победы
Между тем короткая предвыборная кампания стала совсем не такой предрешенной, как казалось в апреле. И дело даже не в трех подряд исламистских терактах, случившихся в Британии за последние три месяца после четырехлетнего перерыва. Как выяснилось, в отличие от тех же США (где это был Трамп) или Франции (где это была Ле Пен), на этих выборах нет кандидата, который может рассчитывать на улучшение своего рейтинга за счет таких событий. Терезу Мэй как многолетнего министра внутренних дел легко критиковать за проколы в безопасности, но делать это уж точно лучше не Джереми Корбину, известному своей толерантностью к ХАМАС и Ирландской республиканской армии.
Нет, сюрприз был в ином: вместо демонстрации «силы и стабильности» Мэй проявила себя скорее нерешительной и слабой. Главный пример такой нерешительности — история с так называемым «налогом на старческое слабоумие». Мэй с ее главным стратегом Ником Тимоти решили, что лидерство консерваторов так неоспоримо, что они могут позволить себе включить в программу по большому счету справедливую (если учитывать гигантский разрыв в благосостоянии между бедной молодежью и зажиточными пенсионерами), но явно непопулярную у традиционно голосующего за тори старшего поколения меру: оплату ухода за теми престарелыми, у которых есть недвижимость, за счет продажи этой недвижимости после их смерти. Реакция СМИ оказалась настолько враждебной, что спустя четыре дня премьер-министр позорно пошла на попятный: мол, она с самого начала имела в виду, что такие выплаты будут ограничены определенной суммой, свыше которой даже богатых стариков будет спонсировать государство.
Не самое приятное впечатление то ли высокомерия, то ли трусости оставил и ее отказ от участия в теледебатах — даже несмотря на то, что в ее аргументах о нежелательности превращения выборов в шоу есть немалая доля истины.
Однако куда большую роль в сближении рейтингов двух партий сыграла тенденция более глобальная, хотя и не менее неожиданная. Если посмотреть на графики соцопросов, видно, что, несмотря на безусловно неудачную кампанию, гигантский рейтинг консерваторов почти не падает — а если падает, то совсем не так быстро, как растет рейтинг лейбористов. Дело в том, что источником новых голосов для Корбина стали не перебежчики от Мэй, а оставшиеся после консолидации правого крыла избиратели всех остальных убеждений, которые испугались безраздельного господства тори.
Таким образом, после десятилетий непрерывного роста влияния малых партий как минимум Англия (про Шотландию, как обычно, разговор отдельный) внезапно вернулась к жестко двухпартийной системе. Корбину в этой ситуации было достаточно не совершать слишком резких движений, и он неплохо справился с этой задачей, не представ при этом и типичным политиком, говорящим заученными фразами. Помогли ему и журналисты — кажется, самым бурным обсуждением его личности за все время кампании стал вопрос о том, бросит ли он возделывать свой огород после переезда на Даунинг-стрит.
В итоге вместо пропасти 20% прямо накануне выборов партии разделяет лишь 4-7%, что при британской системе «победитель получает все» может привести к самым разным результатам, от «подвешенного парламента», где ни у одной стороны нет нужного для формирования правительства большинства, до уверенного консервативного господства.
Прогнозы на основании соцопросов в наше время дело неблагодарное, но все же наиболее вероятным итогом кампании, задуманной для окончательного разгрома лейбористов, представляется лишь немного — на 20-30 голосов — увеличившееся консервативное большинство. Удивительным образом, это именно тот результат, который скорее, чем любой другой, закрепит внезапно возникшую уникальность британского политического ландшафта.
Потерпев сокрушительное поражение, Корбин был бы вынужден уйти в отставку и уступить место более заурядному функционеру. Одержав грандиозную победу, Мэй имела бы возможность пойти на серьезные компромиссы с Брюсселем вопреки желанию правого крыла своей партии. А так дела, скорее всего, пойдут по-старому — то есть как они никогда раньше еще не шли.
Петр Фаворов
